– Чего опаздываешь?
– Ничего подобного, я с восьми по складам скачу.
– Мы вчера с тобой и Игорем с утра договаривались все обговорить. И чё?
– Так утро вон еще в разгаре, а я уже здесь, – хладнокровно ответил Кузнецов.
– А Бравин?
– Разве сторож я брату моему?
Я подумал, что скорбное отношение Рычева к шутникам и острословам имеет весомое обоснование, и попросил, стараясь не менять интонации:
– Он опять в шахту полез? Серег, вы что, не поверили, что я серьезно, что ли?
Кузнецов неопределенно повел плечом.
– Или я что, давал основания пиздоболом себя считать?
Сергей, подумав, неохотно сказал:
– Вот и решай, что лучше – начальник-пиздобол или ты сам – фаворитка императора.
Я хмыкнул, тоже подумал и поинтересовался:
– Решил?
– Алик, все равно ведь получается, что я Каменщикова подсидел и на его место лезу.
– Получается, – согласился я. – А вот когда ты арматурину на забор себе стыришь – получится, что и тебя твой преемник сожрал. Дарвинизм, все дела. Ты по всякому вору так убиваться будешь?
– У меня, Галиакбар Амирович, для обоснованного ответа пока опыта не хватает.
– Хочешь, чтобы и дальше не хватало?
– Да.
– Поехали тогда Бравина из шахты вытаскивать.
Я, конечно, представлял себе размах стройки, что есть сил ему потакал, в том числе и ежедневным утаптыванием двух-трех стратегических участков. Но даже для меня стало неожиданным маленькое открытие: оказывается, поиск отдельно взятого работника на огромном полигоне, склепанном из кусков лесостепи, тайги, котлованов, бытовок и шахт, – захватывающее, изматывающее и безнадежное предприятие. Особенно погожим летним днем да по свежему воздуху, перенасыщенному озоном, ионами солнца или в чем оно там растекается, жарой и мошкой, – по-моему, в сопоставимых пропорциях. Да если искомый человек исполняет обязанности горного мастера на доисторической кварцевой шахте, одновременно законсервированной и реконструируемой, а потому ловко размазывается по пространству как минимум в сотню гектаров. Мы начали с ближайших точек – второй и третьей жилплощадок, временных складов и секретки, она же первый участок. И везде нам говорили, что Бравин был с утра или вот только что, традиционно вежливый и нудный, но, получив необходимую опалубку (контейнер с униформой, арматурное заграждение, сухпай на следующую неделю), отбыл, надеемся, надолго, потому что, Алик, он когда-нибудь точно доведет, бультерьер хренов. Если не бульдозер – ведь как-то он всю добычу с собой уволакивал, не теряя вежливой нудноватости.
Мобильные второй и третий участки (займутся выпуском электромобилей и мобил-компьютеров, потому и мобильные) Бравин каким-то чудом обошел стороной. Я дернулся было в сторону АЭС, но верхнее чутье не обмануло – и мы устремились к четвертой площадке (будущие терминалы и склады). Из нее Игорь выгрыз ацетилен буквально двадцать минут назад. Вот тут я едва не сломался, решив было не кружить более по точкам союзного роста, а сразу катить к шахте, куда Игорек рано или поздно прибудет. Но Кузнецов блеснул качественно ограненным мозгом грамотного снабженца. Он заявил, что самый дефицитный ресурс на укрепработах, после людей, конечно, – это арматурный пруток и цемент, которые у шахтных должны кончаться особенно интенсивно. Так что Игорек не может миновать причал, к которому сплавлялись баржи из Средневаховска.
Благодаря кузнецовской дедукции мы получили возможность наблюдать бравинский творческий метод в действии. Это, я вам скажу, впечатляло.
Я без особого восторга отношусь к отставным военным, тем более из хозяйственных служб. Но как честный или там получестный человек (или там получеловек) вынужден признать, что союзный контингент отставников Сибирского военного округа был представлен по меньшей мере четырьмя менеджерами, воспитывавшимися явно в какой-то сверхсекретной спецшколе и потом служившими в частях, по моему убеждению, существовавших только в агитационных армейских фильмах 60–70-х годов. Они почти не пили, половиной наличного состава не курили, не воровали, не рвали на себе кителя, не носили усов, не рассказывали, как они горели под Самашками, избегали идиотских афоризмов, козыряния, высокодуховных тем и повествований о том, как и почему они имеют честь. Зато были деловитыми, душевными и немногословными.
Начальник причала Варюшкин, полковник в отставке, совершенно несгибаемого характера, спины, шеи и коленей мужчина, был жемчужиной нашей небольшой коллекции и славился фантастически ровным характером. Но на каждого Варюшкина найдется свой Бравин с винтом.
Когда мы заглянули в кабинет начальника причала, винт внедрился примерно наполовину. То есть Варюшкин еще сидел на месте и держал руки на столе, а губы вместе, но смотрел не на собеседника, а в окошко – вернее, на совсем неинтересную занавеску из тройного тюля, по легенде спасавшего от наименее упорных комаров. От мошки-то они точно не спасали, от Бравина – тем более. Игорь с виду робко занимал примерно четверть гостевого стула (да он при всем желании больше половины не сумел бы занять – разве что калачиком свернувшись), ладошки держал на коленях, задумчиво упирался взглядом в складчатую щеку Варюшкина – и трындел. Негромко, убедительно и безостановочно.
– Александр Борисович, вам вчера полторы сотни тонн шестисотого привезли и толком даже не разбутовали. По тридцатке Карпов и Нифантьев забрали, остальное на времянке лежит, можно пойти проверить, если не верите или если вам неверно доложили.
– Игорь, я тебе сказал, – весь цемент распределен, – не поворачиваясь, очень спокойно сказал Варюшкин.– Через час за ним с атомки приедут. За полста верст, между прочим. И что они, с пустыми руками уедут?
– Зачем с пустыми? Нам тоже тридцать надо, не больше А на атомке всего пять вездеходов, один из них сломался, и самосвалы почти все в разгоне, я узнавал. Сюда четыре доберутся – это максимум. Это если доберутся – за восточным рукавом с утра лило, теперь там кисель. Так что больше сорока тонн они даже волоком не утянут. Отсюда следует, здесь все шестьдесят остается.
– Вот ты меня будешь арифметике учить.
– Александр Борисович, я вас ничему учить не буду, тем более что не сумею вообще-то. Только вот смотрите: у меня наряд. – Игорь не в первый, видимо, раз толкнул по столу невзрачную бумажку, тут же вернув ладошку на колено, а Варюшкин тоже, видать, не в первый раз мельком глянул на нее, с отвращением обнаружил, что с момента последнего ознакомления на листке ничего возбуждающего или любопытного не добавилось, и снова вернулся к изучению тюлевых петель. – На тридцать тонн, которые у вас есть. Нам этого хватит на завершение цикла. Будет цемент – уложимся к пятнице. Не будет – встанем завтра, завалы пойдут, все такое, ребята без работы сядут, пить начнут.
– Кровь оленью?
– Скорее водку.
– Да нет у вас там водки, – устало разоблачил Игоря Варюшкин. – Устроили шариат, блин, как нехристи.
Тут Кузнецов с интересом посмотрел на меня, а я ощутил острый позыв стремительным ниндзей метнуться в какую-нибудь акустическую яму для издания ряда громких звуков. Можно было попытаться разрядить обстановку саморазоблачением, интеллигентно покашляв, например, – но все равно ведь гогот получится. И Варюшкин совсем изведется.
Игорь, не сбиваясь с курса, огорченно сообщил:
– Цемента у нас нет. А где нет работы, там водка сразу появляется.
Переход на готовые афоризмы Варюшкина почему-то взорвал. Он наконец повернулся анфас и четко, по складам произнес:
– Бравин. Нет цемента, и сегодня не будет. Ко мне четыре гурта до вечера подтягиваются. Все, вопрос закрыт. Послезавтра подъезжай. Пока.
– Александр Борисович, вы же только что говорили, что завтра с утра есть смысл подъехать.
– Бравин. Уйди, пожалуйста.
– Но говорили, так ведь?
– Говорил. Я тебе уже, по-моему, все слова, какие знаю, по четыре раза говорил. Ты меня, ей-богу...
– А завоза ни вечером, ни завтра с утра нет. Значит, вы на остатки закладывались, кто-то не приедет, меньше возьмет, что-то такое, так ведь? Так давайте мы просто посидим тут...