С уважением,
председатель Добровольной станции юных натуралистов
и опытников сельского хозяйства «Шаман-камень»,
Ольга Шаманова
и заведующий по хозяйственной части
той же станции
Владимир Воронов'
— Терзают меня смутные сомнения, — скептически резюмировал Вова.
— Милый, ты должен верить в силу социалистической прессы.
— Как скажешь, любимая. Надо верить — буду верить.
— И нечего надо мной ржать! Давай, лучше помоги мне вычитать кое-что.
— Про Железногорск?
— Нет, я тут повесть написала.
— Ого!
— Да она на пять тетрадок всего.
— Хренас-с-се. Ну, давай, — Вова взял первую тетрадь и остановился на названии, слегка выпятив губу: — Ни больше, ни меньше…
— Ага. Только комментарии и дополнения сразу по ходу, я буду на листочках дописывать.
— М-гм.
Мы поели стратегически заготовленных бабушкой пирожков, потом Вовка устроился с первой тетрадкой черновика на кровати, а я с книжкой, кипой листков и ручкой — у него на плече. Мы разобрали первую и даже вторую тетрадь, когда Вовка спросил:
— А сколько времени?
Я ахнула и побежала к бабушке, смотреть на будильник.
— Полдесятого уже!
— Всё, я помчал до Мухиной, может, оттуда уеду.
— Да ну, нафиг!
— Чё, троллейбусы-то ходят. Наверное. Не уеду — так за полтора часа пешком дойду.
— А смысл? Завтра опять переться через весь город? Я тебе в соседней комнате раскладушку поставлю.
— Это которая кухня?
— А что, тебя смущает присутствие плиты и стиралки?
— И раковины.
— Да и пофиг. Ну, хочешь, я там лягу?
— Если честно, я бы предпочёл лечь с тобой.
— Боюсь, родственники не оценят.
— Да я же просто так, без намерений.
— Вот-вот, Ромео родичам Джульетты то же самое кричал.
— Фу на тебя, пошлячка. Я ей тут о высоком, а она…
Я обняла его и захихикала. Ехидно.
— Бесявая девочка, — сказал Вовка и погладил меня по голове. — Я, понимаешь, люблю её, а она меня бесит. Супнабор малолетний! И ржёт, главно… — тут я, конечно, заржала ещё сильнее. — Но пахнешь ты всё равно вкусно.
— О-ой, — я длинно выдохнула, — Вовка, не смеши меня, а. Меня и так терзает предчувствие пубертатного периода, заново переживать все эти «прелести», фу-фу-фу…
— Да уж, башка лет в четырнадцать почти не работает.
— Вот и радуйся, что тебе восемь!
— Показывай давай свою раскладушку, да пошли тогда съедим что-нибудь более основательное.
Раскладушка была сочтена вполне себе кошерной — ещё бы, там же матрас в придачу шёл! Вместо подушки Вовка согласился на мою сложенную кофту (на том основании, что она пахнет мной), а одеяла толстые он летом никогда не любил, так что моё покрывало вполне сошло.
— Зубную щётку тебе выдам из стратегических запасов, — я заглянула в сервант, где хранилось всякое на случай внезапного исчезновения всего в магазинах, — а то что ж ты будешь, как питекантроп.
Вовка кинул щётку на свою импровизированную кровать, и мы пошли ужинать.
— Печаль только, что потеряют тебя. Паника будет?
— Не-е! Мать думает, что я в деревне, а бабушка с дедом — что дома.
— А Наташа в Пивоварихе осталась?
— Ага, с бабушкой.
— Так-то ты её мог бы с собой брать.
— Буду, потом, как обустроимся.
Наши приехали чуть ли не в одиннадцать, и были поставлены перед фактом наличия гостя — не выгонять же ребёнка, действительно. Мама, когда обнаружила нас, голова к голове вычитывающих мою рукопись про Павлика Морозова, по-моему, решила, что я нашла себе такого же странного (и слегка отбитого) друга, как я сама.
И, по-честному, она была, в общем-то, права.
На следующий день пошёл дождь, да такой мощный, что ни о каком садоводстве и речи быть не могло.
— И не уедешь ведь даже, — с досадой сказал Вовка, глядя в окно.
Да уж, ехать по дождю в сандалях, шортах и футболке — идея так себе.
Именно в сандалях, а не в сандалиях.
Я настаиваю!
— Да и оставайся!
Он помолчал.
— И что про меня подумает твоя матушка?
— А она должна что-то особенное думать? Обстоятельства непреодолимой жизненной силы, все дела. А завтра, дождь, может, перестанет — вместе в «Восточку» съездим, м?
— С письмом?
— Ага. Пошли, «Морозовых» добьём. Надо их распечатать и заслать, пока тема трепещет.
— Давай тогда я вычитывать пойду, а ты печатай.