— Так, девочка, это мы, наверное, сами решим, — несколько высокомерно вступила ещё одна мадам. — Вячеслав Егорович, я думаю, здесь всё ясно, и мы можем перенести нашу рабочую встречу в стены Управления. Пройдёмте, товарищи…
И они торопливо вымелись.
— Оля, а тебе не всё равно, кто бы вам компенсацию выплатил? — отрешённо спросила меня ветеринарша.
— Не всё равно, — я заметила, что Вова смотрит на меня, сложив брови домиком, и упрямо повторила: — Мне не всё равно! Она сидит, присосалась к кормушке, как гнида! А за её художества должно государство отвечать? С какого перепугу?
— Да ладно, что раскричалась-то? — устало усмехнулся Вовка. — Я с тобой не спорю. Я вообще думаю, что они надеются поговорить да разойтись — и на этом всё…
— Ну, это мы ещё посмотрим! — сердито пробурчала я.
Алевтина Ивановна, директор школы № 18.
Когда в секретарской начались какие-то крики, она подошла к двери и выглянула из кабинета:
— Что происходит? — встрёпанная женщина резко повернулась, и Алевтина Ивановна узнала «инициативную» мамашу Шевченко. — Анастасия Романовна, вы ко мне?
— К вам! — посетительница так порывисто бросилась к ней навстречу, что директриса непроизвольно отступила внутрь кабинета. — Я к вам! Я с жалобой! Я требую, вы слышите, чтобы этого хулигана немедленно вызвали в школу с родителями! И чтобы исключили из пионеров! — голос женщины достиг опасной верхней точки, она сорвалась и закашлялась.
— Погодите, успокойтесь, — Алевтина Ивановна налила в стакан воды из графина: — Вот, попейте.
— Нет! — мамочка сипела, но упрямо отодвигала руку со стаканом. — Не надо мне! Я хочу, чтобы вы приняли мою жалобу!
— Да на кого?!
— На этого Воронова! Из нашего класса!
Алевтина Ивановна обошла стол и села на своё место, аккуратно сложив стопочкой руки:
— Анастасия Романовна, сядьте. Давайте начнём сначала. Что случилось?
— Я пошла к ним на эту… их… эту юннатскую станцию…
— Зачем?
— Да как зачем?! — женщина вскинулась и навалилась грудью на стол. — Я-а! Добилась разрешений! Чтобы дети наши — все-е-е!.. — пошли!!!
— Подождите, сегодня всех поставили в известность, что на станции карантин…
— Да какой карантин! Они специально!!!
— Анастасия Романовна, держите себя в руках, — директриса нажала кнопку селектора: — Леночка, пригласите медсестру, пожалуйста. Так-так, дальше — вы пошли сегодня?
— Вчера. Я потом к вам хотела, но не успела.
— Я всё-таки не пойму, в чём суть…
— Да я же вам говорю!!! Мы вчера должны были идти всем классом, где мой младший учится. Я хотела сопровождать, все собрались — а учительница говорит: «Не пойдём!» — «Почему?» — «Сейчас нельзя». Ну, как это?! Я пошла выяснять, сама. Прямо к ним туда. Говорю: по какому праву вы не пускаете?! А он как начал орать!
— Кто?
— Да Воронов же! Этот Вова! Всяко-разно меня обматерил!
— Володя?.. — директриса выпрямилась. — Анастасия Романовна, да вы что?! Это же писатель, гордость школы! Вон его книги у меня на полке стоят. Да он и слов-то таких не знает!
— Да что вы рассказываете мне!!! — вскочила та. — Он меня материл! Материл! Как сапожник! И побил меня, прямо по лицу!
— Кулаком? — страшно удивилась Алевтина Ивановна, не видя на лице посетительницы никаких следов драки.
— Дохлой кошкой! Вы понимаете?! Дохлой кошкой!!!
— Анастасия Романовна, вы хорошо себя чувствуете?
Дверь открылась и вошла школьная медсестра:
— Алевтина Ивановна, вызывали?
— Да, посмотрите, у нас тут, кажется, нервный срыв.
— Да какой нервный срыв?! Дохлой кошкой меня побил! Никто не верит! Никто! — женщина упала на стул и принялась рыдать, стуча кулаком по столу…
В этот раз школе удалось обойтись без вызова скорой, мамашу отпоили валерианкой и отправили домой, после чего директриса срочно собрала небольшой круг учителей.
— Уважаемые коллеги, прошу вас обратить особое внимание на поведение Шевченко Анастасии Романовны, особенно в процессе проведения массовых мероприятий. Она нам сегодня тут форменную истерику учинила, об стол билась. Психическое состояние… под большим вопросом. Во всяком случае, я запрещаю допускать эту родительницу к любым организационным моментам, это ясно? Эксцессов нам только не хватало.
Ольга. 4 сентября 1986.
К вечеру четверга фургон отвёз на скотомогильник последних двести восемнадцать тушек. В огромном помещении осталось сорок семь выживших голов из почти семисот.