Третьего сентября прошла психиатрическая врачебная комиссия, выписавшая мне, наконец, справку о вменяемости и о врачебной ошибке. Как по мне, так немного поздновато, все нервы мне этот месяц истрепал.
Мама с комиссии побежала на работу, а меня Женя повёз до дома — транспортом «Подворья» я сейчас старалась не пользоваться, у них и так своих разъездов хватало.
У калитки мы остановились:
— Олька, ты как?
— Да нормально, Жень.
— Я тогда заходить не буду, к матери ещё обещал забежать помочь перед сменой.
— А-а. Ну, тогда пока. Спасибо!
Он укатил, а я пошла по дорожке к дому, помахивая своей новой бумагой.
Бабушка сидела в большой комнате и разговаривала с завхозом. Один из строителей ожидал своей очереди на диване, чинно положив кепку на колено.
Да, мы выбили бабе Рае право вести дела в нашем шаманском доме — тупо потому что все площади в «Подворье» были нарасхват. Поставили в углу у окна письменный стол, пару стульев и диванчик для жаждущих срочно что-то решить. Портреты Ленина-Сталина-Андропова повесили, пару плакатов культурно-просветительского содержания, вполне представительно получилось.
Я не стала при чужих людях глаза мозолить, ушла к себе в комнату.
Всё, дело сделано, Сергеич обещал максимально быстро найти подходящее мероприятие, на которое мы могли бы с Вовой выехать, так сказать, с финальным отчётом.
На столе лежали квитки на меня и Вову за серию последних брошюр, про которую я Пал Евгеньичу рассказывала. Завтра надо с матушкой до почты сгонять, да поделить потом эти гонорары: маме с Женей, папе, Вовкиным дедам и Олегу Петровичу с Марией Степановной. Наш с Вовкой, так сказать, прощальный подарок. Учитывая общий солидный объём, сумма получилась совсем неплохая, практически по четыре тысячи в каждый конвертик.
Товарищ редактор поднимал вопрос о том, что если всё будут хорошо разбирать, оформить наши огороднические опусы под одну толстую обложку и издать уже книжкой. Тут, я полагаю, уже Вовина маманя примчится в делёжке участвовать, но с этим уж ничего не поделаешь.
А пока: завтра мы едем, получаем бабосы и делим на четыре части. И будет совсем уже всё.
Я снова расклеилась, села на кровать и начала хлюпать носом… и тут вошла бабушка:
— Что?! Не дали справку?!
— Да дали, вон, — я кивнула на стол.
Баба Рая быстренько просмотрела, что там написано, и всплеснула руками:
— Так и что ты расстраиваешься? — она подсела ко мне, обняла и принялась гладить по голове: — Ну, не плачь, глаза некрасивые будут…
Я обняла её, прижалась изо всех сил, и вдруг, неожиданно для самой себя, начала шептать ей на ухо:
— Баба, я так тебя люблю, ты даже не представляешь как! Родная моя… Дорогая моя… Ты только потом не плачь. Буду в гробу лежать — знай, это не я. Только молчи, никому не говори… Нам опасно здесь, понимаешь? Нас увезут, спрячут, чтоб никто не нашёл. А всё остальное разыграют, как с той больницей, понимаешь?
— И насколько это? — испуганно зашептала бабушка.
— Насовсем, баба. Навсегда. Иначе нельзя. Украдут кого-нибудь, чтобы секреты разведать, будут мучить — Федьку, Ирку. Или Наташку Вовкину, — теперь я ревела совершенно неостановимо.
— А письма хоть будешь писать?
Я помотала головой.
— Нет. Никаких писем. Я… как будто в самом деле умру. Мы оба. Я и Вова.
Бабушка смотрела на меня долгим странным взглядом. Потом поправила платок, покачала головой.
— И с кем же вы будете жить?
— Да не знаю. Назначат, наверное, кого-нибудь.
Она возмущённо хмыкнула:
— Чужого человека?
— Да пофиг мне, если честно.
— Я с тобой.
Я вытащила из кармана платок, высморкалась и тяжко вздохнула:
— Чё придумала-то? Ты им тут нужна. Как же они без тебя будут?
— Да как-нибудь уж. Их вон сколько много, справятся, поди. А вы — двое маленьких. Пусть уж и мне устроят… похороны.
Я растерянно хлопала на неё глазами:
— И как мы теперь… это всё скажем?
— Да уж скажем. Он завтра-то поди примчится, Сергеич-то, — я смотрела на неё, разинув рот. — Чё, думашь, я не вижу, как он глядит-то? Евгеньич-то, он другой, тот всё рыщет да глазеет — лишь бы какую статейку ещё накропать. А Сергеич: зырк-зырк, всё себе на уме. Он и есть. Я уж с ним поговорю по-свойски.
Сергей Сергеич бабушкино заявление воспринял с титаническим спокойствием, сказал только, что придётся эту тему отдельно согласовывать.
И согласовал. И всё, наверное, прошло бы по утверждённому плану, если бы не отдельное обстоятельство. Но давайте по порядку.