Бабушка помолчала.
— А если он тебя обижать будет?
— Дядя Ринат же Лёшку не обижает, — резонно возразила я. Лёшка был сыном его жены от первого брака. — Посмотрим. Познакомимся. Не обязательно за первого встречного замуж выходить, можно и подружить сперва, да?
Бабушка засмеялась и поцеловала меня в макушку.
— Баб, а у тебя тетрадка есть?
— Тебе зачем тетрадка?
— Рисовать хочу.
— Ну так иди альбом возьми.
— Он для красок, жалко мне.
— Пф! — фыркнула бабушка. — Я тебе ещё куплю! Иди, рисуй.
Я почти закончила набросок Акташа, когда примчалась мама, глаза по рублю.
— Мама! — чуть ли не закричала она с порога. — Есть место!
— В какой?
— В восемнадцатой!
— Ставка?
— Пока полставки, но предлагают на вторую смену на продлёнку выйти, а с сентября — ставка.
— Ну, согласилась?
— Согласилась, — мама плюхнулась в кухне на стул. — Вот, смотри! — она сунула бабушке листок, который та начала внимательно читать, сдвинув брови.
— Покажи, — попросила я и пристроилась рядом, прижавшись к бабушкиной руке.
В листе, сдобренном печатью и размашистой подписью, значилось:
«Гарантийное письмо» — и дальше, собственно, о том, что мама нам уже рассказала.
— Завтра поеду в Биликтуй, отдам в школу и документы заберу, — пояснила мама бабушке, — а в понедельник — на работу, в первую смену.
Класс.
04. ШИФРУЮСЬ
ПИКТОГРАФИЧЕСКИЕ ЗАПИСКИ
4 декабря 1981, пятница
Утром я проснулась поздно, часов в девять. Учитывая, что всё последнее время мне приходилось вставать и переться с мамой в школу, чтоб как минимум без двадцати восемь быть там, девять — это прям барство. А вообще, я — ярковыраженная сова, и заставлять меня идти куда-то в раннюю рань — издевательство над личностью. По честноку, так я вообще плохо помню, что происходило на первых двух уроках, когда я училась в первую смену. Мой максимально продуктивный период — вечер и ночь. Иногда, правда, нападают на меня периоды рваного ритма, когда я начинаю спать как попало, а всё время в промежутках между снами книжки писать или рисовать всякое, но не думаю, что прямо здесь и сейчас кто-то мне это позволит. Спим до девяти — и то хлеб. И главное — спим в тепле, какое счастье!
Мама укатила в Биликтуй, бабушка осчастливила меня молочной рисовой кашей с изюмом*, после чего я полностью поступила в своё собственное распоряжение и удалилась в нашу с мамой комнату.
*Который она называет «юзюм».
Вчера вечером я-таки выцыганила у мамы пару тетрадок и нормальную пишущую ручку. Ручка, правда, мазала. Кто не в курсе, это такой удивительный эффект, когда паста начинает немножечко подтекать, скапливаться на шарике стержня и может выдавать неожиданные жирные утолщения в буквах, не предусмотренные вашими намерениями. Столкнувшись пару раз с этакой подлостью, я вспомнила, что в тетрадку была вложена промокашка. По временам начала восьмидесятых это уже излишество. Школы, по-моему, уж лет десять как массово с перьевых на шариковые ручки перешли, но промокашки пока продолжали вкладывать в тетрадки. Вот об неё я и стала периодически носик ручки обтирать.
Расписывать свои соображения в подробностях было опасно. Я с трудом представляла, как я смогла бы объясниться с мамой, если бы она нашла, допустим, мои аналитические соображения по двадцати предстоящим годам. Мдэ. А она найдёт, обязательно. Я, конечно, постараюсь, чтобы это было сделано как можно позже, но у неё на всякие записи и записки прямо нюх, были в своё время прецеденты.
Поэтому я размышляла, а опорные мысли зарисовывала. Иногда получались большие картиночки, иногда маленькие, иногда и вовсе пиктограммы.
Нет, в этих рисунках не было схемы волшебного спасения мира (и, в частности, СССР). Не думаете же вы, что я решила самолично, в одну харю, совершить столь глобальное чудо? Этакая «девочка в очках и заговор мировых элит». Чувствуете ассоциативный ряд, да? У меня, между прочим, и шрам на лбу подходящий есть. Нет, без дураков! Натуральный шрам, точно в нужном месте. Не совсем в виде молнии, конечно. След от встречи с батареей.
Эх, расскажу. Было мне тогда чуть больше года. Кому рассказываю — говорят: не можешь ты помнить! Ну, как не могу, если помню? Я, может, и запомнила-то именно от шока.
В общем, я мелкая, стою на диване, и спинка его мне удобно так под мышку подкладывается, опираться. Стою и детским своим соображением думаю: вот если я сейчас побегу — вот так, чтобы спрыгнуть с дивана и разбежаться — ух, как быстро побегу, наверное! И все эти мыслишки не словами идут, как взрослому привычно, а чисто картинками, о́бразами. И так мне эта идея понравилась, что спрыгнула я и побежала. И тут я понимаю, что не могу остановиться, и так меня быстро несёт, что ноги-то позади туловища — не даром говорят, что у детей башка тяжёлая. Ну и… пролетела весь зал, да лобешником прямо в батарею, в чугуниевое ребро. Больно, аж искры из глаз! Дальше помню, что реву и мама мечется вокруг. Она говорит, весь халатик у меня в кровище был. Как уж там зашивали или так пластырь прилепили — я чёт даже и не спрашивала, но шрам у меня есть.