Потом мы с бабушкой ужинали, и я снова в подробностях расспрашивала её обо всяком житье-бытье: и что она из детства помнит, и про революцию, и про войну… Потом она пошла новости смотреть, а я всё-таки достала вторую непочатую тетрадку и сделала целую кучу заметок.
Посмотрела на свои записи.
Ой, проблемы будут у меня с аттестацией… Почерк-то фактически взрослый, скоропись. Нет, пишу я очень разборчиво, но букву «т», допустим, привыкла писать полупечатным вариантом, а не так, как положено, тремя крючочками. И «ш» всё время снизу подчёркнуты, а это по требованиям запрещено. Мда. Ну, буду стараться, что сказать.
Надо, кстати, за этот год выяснить, как у них тут с экстернатом обстоит. Не сидеть же мне, в самом деле, десять лет за школьной партой. К тому же я, вроде, собралась вундеркинда изображать. Надо как-то всё это по-умному обстряпать.
Потом я долго думала: куда бы затолкать эти записки? В конце концов засунула внутрь цилиндрического жестяного чемоданчика с кукольными вещичками. Надеюсь, мама туда не полезет.
Спать одной на полуторной кровати можно было хоть поперёк. Я завалилась с книжкой, выбрала из того небольшого набора, что имелся: Пушкинские «Повести Белкина», из которых я более всего люблю «Барышню-крестьянку» и «Метель». За этим чтением бабушка меня и спалила, выключила свет и книгу отобрала, возмущаясь, что «уже полдвенадцатого, а она читает!»
КОГДА ЭНЕРГИЯ ПРЁТ
5 декабря 1981
Мама приехала в субботу утром. Хорошо, что я в прошлый раз подбила её проигрыватель привезти, и так у неё целый чемодан вещей оказался — такой же, как тот, что в прошлый раз у нас с собой был, тоже коричневый, на молнии, с округлыми уголками и ремнём, да ещё целый куль объёмного барахла, в покрывало увязанный. И тащилась она со всем этим счастьем по автобусам, как мы позавчера.
— В этот раз с двойкой повезло, пятнадцать минут всего ждала! — победно объявила она.
Ночевала снова в дубаке, явно толком не поела, притащилась с кулями, но на удачном автобусе — уже радуемся! А ещё её явно распирало от ощущения начала чего-то нового в своей жизни, и это чувство требовало бурной деятельности. А делать пока было особо нечего. Мама быстренько растасовала барахло по шкафам и вешалкам и остановилась посреди зала, уперев руки в бока:
— А пошли на лыжах?
— Пошли!
Термометр, приколоченный штапиковыми гвоздиками к раме балконной двери, показывал всего минус двенадцать. Пока соберёмся да дойдём, ещё потеплеет.
Мама загнала меня в комнату, открыла балкон и извлекла наши лыжи — простецкие деревянные, но просмолённые (это считалось довольно круто). Дальше из какого-то ящичка извлеклась мазь в виде невнятного куска, и мама натёрла ею обе пары (к этому моменту меня уже выпустили в зал). Насколько я понимала из своего последующего опыта, технологически всё это было довольно примитивно, но, наверное, всё же, лучше так, чем никак.
Мамины лыжи были с нормальными креплениями и страшными-страшными чёрными ботинками*, а мои — с кожаными колечками под носики валенок и приделанной к ним резинкой для пятки, чтоб с ног не слетали.
*Натуральная кожа, типа кирзы,
а в выступающем носке подошвы
дырки под штырьки креплений.
Холодные они были, просто атас.
Всегда брали на размер или два побольше,
чтоб толстый шерстяной носок влез.
К лыжам полагались палки — алюминиевые, с пластмассовыми кругляшами внизу. Мои палки по росту были нормальные — как раз мне под подбородок, а вот лыжи коротковаты, никак не на длину вытянутой вверх руки. Ну, ничего. Пойдёт пока.
Первая нестыковка случилась перед самым выходом.
— А я что одену*? — спросила я.
*Да, я знаю, что «надену».
Но как же меня это раздражает иногда…
Я стояла в коридорчике, уже в своих блатных штанах (болони поверх толстых) и в свитере, и непонимающе смотрела на почти пустую вешалку.
— Как что — шубу! — мама сняла мою тяжеленную цигейку с крючка.
Я отступила на шаг назад.
— Да ты что, я же в ней сварюсь! Двенадцать градусов всего. Да десять уже, наверное. Куртки-то нету, что ли?
— Ну ты чё, Оля! Какая куртка? Зима!
— А сама ты что в куртке?