И, должно быть, кто-то в небесных сферах услышал плач моей души, потому что спустя буквально два дня в нашу дверь позвонили. Я была в школе, и заказное письмо приняла бабушка, но открывать побоялась (после того раза с рукописью она вообще без нас никаких писем не вскрывает).
Я прочитала, кто отправитель, и руки мои затряслись.
— Баб, открой.
Она аккуратно вскрыла конверт ножичком, и мы торжественно зачитали, что редакция журнала «Костёр» информирует меня о том, что мой роман поставлен в годовой план с графиком публикации две главы на номер, с оплатой по частям в соответствии с графиком печати, и они просят меня заполнить приложенный договор и переслать его вместе с полным текстом произведения по адресу…
Аллилуйя!
Как я орала! Как скакала! Это — моё! Лично моё! Й-й-йу-у-ху-у-у-у!
Бабушка, по-моему, даже стала опасаться за моё здоровье, и я постаралась взять себя в руки, хотя получалось очень плохо.
А ещё через два дня пришло очень похожее письмо из «Пионера», которые брали в работу «Петю Мастерилкина».
Мама дорогая, неужели я поймала волну? Самое страшное было — спугнуть эту удачу. И я постаралась затаиться.
Оба эти знаменательных события произошли в отсутствии матушки, потому как четвёртого декабря, аккурат после нашего посещения издательства, мама отбыла в Улан-Удэ на сдачу сессии. Сколько она там должна была пробыть — большой вопрос, вроде по датам примерно три недели, а в реальности как попрёт?
Мы с бабушкой хозяйствовали одни, наводили марафет, я раскрасила все окна смесью гуаши и зубной пасты. Навырезала снежинок. Ёлку снова привязали к табуретке и обрядили винтажными игрушками. Всё остальное время, вдохновлённая двойной удачей, я писала роман про бабушку — кое-какие черновики и наброски лежали у меня аж с прошлой зимы, и теперь я вдумчиво и неторопливо сшивала их в цельное полотно. Иногда вечерами мы подолгу разговаривали, обсуждали — каково было в тылу.
Однажды бабушка заявила, что в их Омской области было ещё терпимо. Не голодали. Да, забрали всех коней, но осталась часть коров. На коровах пахать всё же было легче, чем самим в плуг впрягаться. Было молоко и творог, и то, что на своих огородах выращивали — успевали, сверх колхозной нагрузки. По хлебу вот скучали сильно — зерно на фронт отдавали почти всё, оставляли только на посев. А сами пекли из перетёртой картошки.
Так она и испекла мне хлеб такой, чисто картофельный, на дрожжах, плотный, как резиновый, и сизо-синий. Поешь-ка его месяцами, коли к пшеничному хлебу приучен…
Я слушала её и вспоминала задокументированные жалобы немецких домохозяек, которые в сорок четвёртом страдали, что пришлось отпустить прислугу, и вместо кофе в зёрнах в магазинах стали продавать только эрзац-кофе, цикорий. Вас бы, фрау, заставить на коровах попахать…
Двадцать третьего числа бабушка встретила меня из школы с большими-большими глазами.
— Что случилось?
Она молча предъявила мне четыре извещения.
Два одинаковых, на маму и на меня — на шестьсот семь рублей пятьдесят копеек каждый.
Ещё один на меня — на девятьсот девяносто три шестьдесят (посчитали, должно быть, картинки).
И ещё один странный, на маму, на сто один рубль двадцать пять копеек.
Я долго не могла понять, что эта последняя сумма означает и откуда она, вообще, взялась. А потом до меня дошло: алименты же! В Советском Союзе всё было учтено, и всё по закону. Детей у папы теперь двое, так что на меня идёт аж шестая часть всех его заработков.
Деньжищи, для нашей более чем скромной семьи, были, конечно, страшные. Две тысячи триста, да ещё с копейками! Конечно, бабушка потерялась.
— Оля, как пойдём получать? Я боюсь… — руки у неё мелко дрожали.
— Да ты что, перестань! — я обняла её и прижалась. Не хватало ещё, чтоб сердце заболело! — Нам и не дадут с тобой. Сильно большая сумма, получатель другой. И мои не дадут — родителя нет. Маму придётся ждать.
— А если их назад отправят? — испугалась уже по другому поводу бабушка.
— Ну, я не знаю…
И тут пришёл папа. Довольный страшно!
— Раиса Хасановна! Здравствуйте! А что случилось? Трясётесь обе?
Я поделилась с папой нашими переживаниями.
— А что, Галя ещё не приехала? — удивился он и сам предположил: — Не всё сдала ещё, наверное. Или билет не смогла купить на сегодня.
— Пап, а у тебя паспорт с собой?
— Да-а.
— Сходи с нами, а? Ты же отец, с тобой нам выдадут.
Вот такой странной и внезапной группой мы отправились на почту. Народу там был целый паровоз. Я ужаснулась — сколько же нам придётся стоять? Бабушка, как порядочная, заняла очередь. Но папа вдруг обратился к людям с речью и внезапно сочинил про меня такой рассказ, что у меня челюсть отвалилась. Приплёл правительственные награды и государственную стипендию высшего уровня. И так это было смешно, вся очередь лежала. В конце он всех поздравил с наступающим, а очередь внезапно предложила ему «не мучить ребёнка» — «конечно, такой талант!» — и пройти вперёд. Я скромно замерла у почтового фикуса и светила лицом. А потом стоящие вблизи нас услышали сумму, которую он на меня получает, и тут челюсти отпали уже у них.