Не знаю уж, какую историю они себе вообразят. Мы пересчитали денежки и бодро свалили.
Папа, конечно же, проводил нас до дома. Мы торжественно выложили деньги на столе. Получилось много, учитывая, что сторублёвых бумажек на почте нашлось всего десять штук, остальное выдали двадцати пяти рублёвыми, плюс копейки мелочью. Тысяча шестьсот один рубль десять копеек. Бабушкина пенсия за два года. Не так много, вроде бы, но всё за один раз…
— Ну, ты у нас молодец! — восхищённо и немного утрировано, как он это умеет, сказал папа.
Я обняла его за шею:
— Пап, а мою книжку в «Костре напечатают». Целый год печатать будут, по две главы каждый месяц.
— Да ты что⁈
— Да. Я все документы заполнила и отправила. И другую — в «Пионере».
— Так ты у нас настоящий писатель? — гротескно «удивился» он.
— Ага.
— А что ж мы это на почте-то не сказали⁈
Я вздохнула.
— Что-то как-то неудобно было.
— Саша, иди чай пить, — позвала из кухни бабушка.
Мы переглянулись. Вот это что-то новенькое!
Я сгребла деньги пачкой и положила их на книжную полку за стекло.
— Пошли руки мыть.
Шанс организовать хотя бы худой мир упускать нельзя.
ЗАГОВОРЩИКИ
Назавтра я в школу не пошла. Решила забить — это с одной стороны. А с другой — что-то опасалась я за бабушку. Переволновалась она с этими деньгами, ходила, переживала, валокордин пила.
— Баб, ну что ты мечешься? — я села рядом на диван и погладила её по руке. — Наиль же приезжает, такие деньжищи привозит — ты не паникуешь.
— Так то Наиль. А то — ты!
— И что?
— Не могу, волнуюсь я.
— А ты не волнуйся, — я привалилась к её мягкому, тёплому боку. — Я, баба, решила. Я писателем буду. Вот накоплю денежек, купим дом в деревне, будем там огород садить, курочек заведём — классно, да? Они нам яички будут нести.
— А зимой этих курочек куда денем? — усмехнулась бабушка.
— Как куда? Тёплый сарайчик им сгоро́дим. Маму замуж выдадим, пусть в городе работает, а мы с тобой в деревню, а?
— Так в деревне-то воды нет, таскать с колонки надо. Туалет на улице…
— Ну, не-е-ет, баба. Это же каменный век. Мы с тобой всё по-другому сделаем.
И я начала рассказывать бабушке, как здо́рово мы будем жить в деревне. Скважину пробурим, туалет с септиком организуем, отопительный котёл… Бабушка слушала меня, как сказку, и потихоньку успокаивалась.
— Да-а, в таком доме я бы жила…
— Будешь! Я тебе обещаю! Самовар тебе куплю электрический и телевизор цветной. И подушек пуховых целую горку с кружевной накидкой! — я знаю, она такое любит.
После обеда пришла телеграмма. Мама сообщала, что прилетит сегодня, после шести часов. Прилетит!
— Поехали маму встречать? — оживилась я.
— А деньги как оставим? — снова испугалась бабушка.
— А деньги спрячем.
И я спрятала. Сто рублей оставила на расходы, а полторы тыщи прикуркулила. Не скажу вам, куда. Вдруг вы где-нибудь проболтаетесь, и все будут знать, где я деньги прячу.
Отправились мы с запасом. Долго добираться-то. Сорок четвёртого мы не дождались, поехали на двойке, на рынке пересели на двадцатку. Огненно-красный лиаз бодро тарахтел, отчаянно пах бензином и подкидывал нас на каждой кочке. Я резкие запахи с трудом переношу, еле доехала.
Здание аэропорта стояло такое непривычно-маленькое. Зато знаменитые берестяные панно, которым в новом здании места не найдётся, ещё радовали глаз. И никаких рамок-металлоискателей. Про них, поди, даже и сотрудники портовские никогда не слыхали.
Вокруг не сказать, чтоб прямо тесно, но для нас двоих народу было всё же многовато. Мы с бабушкой озирались, не очень понимая, откуда надо будет встречать прилетевших. И, главное — когда. Очень глупо будет, если мы прождём маму — и разминёмся с ней. Объявили посадку на какой-то рейс, и с рядов серебристых кресел, установленных на втором этаже большим квадратом, народ как ветром сдуло. Разом стало свободнее и спокойнее.