В следующую секунду я уже висел на нём, уткнувшись в плечо.
Я его обожал.
Я обожал его запах, его голос, его поганое чувство юмора и нешуточную силу. Когда его руки оказались у меня на спине, поток слёз превратился в настоящий водопад.
— Знаешь, — задумчиво проговорил мэтр. — Люди обычно вешают на меня сопли, когда не хотят умирать.
— А я и не хочу умирать, — пролепетал я. — Теперь тем более.
— Не то чтобы я собирался… — Он надавил мне на спину, прижимая к себе. — А ты подрос.
И он говорил не о моём весе, а о моей груди, которая была категорически против моего желания соответствовать мужскому образу.
Его ладони сползли вниз, на мою задницу.
— Здесь тоже, — отметил мэтр.
И хотя он говорил, что похлопает меня по спине в качестве утешения, я не был против и такого положения вещей. Он мог трогать меня, где хочет и как хочет. Только он и мог.
— Я бы сказал, что ты уже готов дать фору Рэймсу в сражении мужиков наповал, но, думаю, ты ещё подрастёшь. — Многорукий отлепил меня от себя. Я уже несколько успокоился и теперь только изредка всхлипывал. А он смотрел на меня так, словно увидел впервые. — Не трогай больше свои волосы, ясно?
— Почему? — я провёл ладонью по бритой черепушке.
— Хочу попрактиковаться в плетении косичек. Не ходить же мне за этим к энитам.
Очень смешно.
Но в тот день я не мог ему ни в чём отказать.
Глава 17
Всю следующую неделю я только и делал, что хвастался своим подарком. Но так как я мог заниматься этим только в баре, о моём имени узнали всего несколько человек. Майлз, Фрик и парочка забулдыг.
В последнее время дела там шли не очень. Майлз еле наскребал денег, чтобы оплатить налог. Электричество отключили. Ассортимент становился всё скуднее, а гостей — меньше. Мне было грустно видеть такой упадок вдвойне, потому что это место было моей первой школой. Я здесь много чему научился, в том числе читать и считать.
— Ты как-то потолстел, братец, — пробормотал однажды Майлз.
— Меня зовут Габриэль.
— Ага. У тебя сиськи торчат, прям как у бабы. — Он указал на мой драгоценный «бронежилет». — Нехорошо себя так распускать.
Так я понял, что с этим надо что-то делать. Меня могли раскрыть, а я не хотел повторения истории с приютом. Хотя шансы были минимальными, все мужчины здесь видели женщин лишь на картинках, а я по-прежнему не был на них похож.
Но с тех пор я начал носить утягивающий топ собственного пошива.
Увидев меня в обновке, Многорукий присвистнул.
— А ты начинаешь понимать, что к чему, не так ли?
— Так удобнее бегать, — сказал я, но, видимо, он не это имел в виду.
— Надо бы найти тебе что-нибудь поприличнее, — рассудил он, с улыбкой меня разглядывая. — Тогда ты сразу поймёшь, что эта штучка сделана не только для того, чтобы было удобнее бегать.
— Чтобы ничего не было видно.
— Чтобы хотелось увидеть ещё больше, — поправил он.
Я снял топ через голову и швырнул его себе за спину, оставаясь в одних только штанах. Мэтр вздохнул.
— Умеешь же ты испортить момент. — Потерев лицо, он отвернулся. — Только не вздумай вытворять такое перед кем-нибудь ещё, договорились?
Я дал слово.
— Вообще одеждой не раскидывайся, идёт?
— Идёт.
Но однажды мне пришлось нарушить обещание.
В тот день я как раз затеял почистить свой «бронежилет», но всё никак не решался его снять. С каждой новой стиркой надпись на ткани становилась всё тусклее и, хотя это были самые низкие ругательства и примитивнейшие пошлости, которые обычно пишут на пропахших мочой заборах, я не мог смириться с их исчезновением. Эту «грязь» я не планировал отстирывать. Ведь когда она пропадёт совсем, футболка утратит свои волшебные свойства. Не просто перестанет меня защищать… Я как будто потеряю всякую связь с этим местом, домом… мэтром.
Трудно объяснить. Просто в последнее время я не снимал её даже ночью. Я повернулся на этой тряпке совершенно.
Поэтому я откладывал стирку до последнего, занимаясь мелкой уборкой. Когда с уборкой было покончено, я начал переставлять вещи с места на место, копаться в шкафах, в двух словах: снова наводить беспорядок.
Я рылся в гардеробе, когда входная дверь распахнулась, и в дом вошёл мужчина. Меня подвело боковое зрение и логика, я принял его за мэтра. Никто кроме не стал бы заходить к нему в дом, как хозяин. А походка этого человека была свободной, даже развязной. Когда я повернулся к нему, он замер. Мы уставились друг на друга, как будто не ожидали тут увидеть: он — меня, я — его. Но с моей-то стороны это было оправдано…