В формальных языках как системах конвенциональных ex definitio вопрос о стабильности употребления знака предполагается решенным изначально, в силу условий функционирования самой системы. В качестве различий в строении знака естественного и формального языков описываются:
* отсутствие у формального знака иных компонентов, кроме имени и десигната (референта);
* отсутствие у формального знака полисемии;
* отсутствие у формального знака метафоричности43.
Эти положения характерны для сторонников процессуальных моделей языка и основаны на убеждении в том, что работу естественного языка нельзя описать той или иной систематической теорией (концепция бесконечности множества языковых игр).
Им противостоит логико-ориентированный подход к анализу значения в естественных языках, особенно в аристотелианской традиции, идущей в ее современном варианте от Д. С. Милля, считавшего грамматику "наиболее элементарной частью логики". В соответствии с этим подходом принципы и правила грамматики являются образцами, по которым формы языка получают соответствия с универсальными формами мышления. Эта точка зрения, как мы видели в 1.1.2.1, получила развитие не только в общих, но и в специальных теориях языка. Методология последних, например, многим обязана концепции Г. Пауля, рассматривавшего лексические изменения как логические соотношения между прежним значением и появившимся новым.
В менее радикальной форме мысль об отсутствии принципиального различия между естественными и формальными языками высказывалась многими философами, логиками и лингвистами. В этой связи характерна точка зрения А. Чёрча, видящего такое различие лишь в степени эксплицирования синтаксических и семантических правил и устранения неопределенности смыслов44. По мнению Д. Льюиса, специфика формального языка состоит для философа исключительно в том, что его закономерности могут быть эксплицированы с меньшими усилиями45. Наконец, Г. Кюнг резонно замечает, что все возникающие в естественном языке явления смысловой расплывчатости и неоднозначности могут быть сняты помещением требуемого элемента в соответствующий контекст и резюмирует: "все, что вообще может быть сказано, может быть сказано на естественном языке"46.
Вообще говоря, представляется ясной интуиция, согласно которой все семиотические системы представляют собой некоторые специализированные ответвления естественного языка, а неадекватность формального языка при передаче содержательного описания является обратной стороной специализации и связанной с ней точности. Исследователи, развивающие идеи теоремы Геделя, пришли к мысли о том, что формальный язык тем адекватнее в своем описании, чем ближе его структура к структуре описываемого объекта47. Естественный язык, ввиду его исключительной разносторонности, сопоставим по сложности своей структуры с подлежащими описанию макроскопическими объектами (более того, способен описывать любые незнакомые объекты - например, создавать любые фантастические образы). Поэтому не существует принципиальных препятствий для снятия полисемии в естественном языке средствами самого этого языка, а следовательно, не существует принципиальных препятствий для использования естественного языка в качестве формального: эти препятствия носят технический характер (таким, например, представляется наложенный Д. Гилбертом запрет на интерпретацию48) и не могут быть причиной выделения знаков формальных языков в такую отдельную категорию, для которой нельзя было бы установить семиотических и эпистемологических закономерностей, общих со знаками естественного языка.
С другой стороны, описанные различия касались не формализации вообще, но формализации по определенным основаниям, давно не являющимся единственными. Так, интуиционистская формализация придает исключительно большое значение содержательной стороне знания, которая создается конструктивной деятельностью нашего разума, и вообще не ставит задачу снятия языковой полисемии путем формализации (отказ от неограниченного применения закона исключенного третьего и т.д.)49. Примером может служить следующая формулировка "трех методологических принципов интуиционистской грамматики":
1. Categorize what you can.
2. Do not categorize what you cannot.
3. Quasicategorize what you can50.
Так называемые неклассические основания формализации знания сегодня представляют уже, во всяком случае, не маргинальный путь в развитии аппарата формальных теорий, позволяя некоторым исследователям утверждать, что общая тенденция переориентации логики с анализа языков математических теорий на естественный язык не вызывает никаких сомнений51 и что естественный язык способен служить источником новых логик и математик52.
Поэтому для многих направлений исследований специальное категориальное различение, проводимое между знаками семиотических систем различного происхождения, может не быть необходимым. Синхронное статическое описание, вообще говоря, способно отвлекаться от такой дистинкции без потери результативности.
Но в то же время, поскольку абстракция формального языка и абстракция естественного языка - или абстракции языка, используемые общей (логико-философской) и специальной (лингвистической) теорией языка очевидным образом отличны друг от друга, то представляется целесообразным для объяснения стабильности знаков естественных языков учитывать сущностные (идентификационные) особенности лингвистической абстракции языка. Поскольку она предполагает рассмотрение системы языка в ее непрерывном развитии, постольку учет динамики значений означает применительно к семантической системе их генетический анализ. Сама же системность языка диктует выбор тех уровней языка, единицы которых могут выступать в качестве знака.
Вопрос о том, какой именно из элементов языка способен выступать в качестве знака, обычно ставится в зависимость от их "значимости", способности обозначать нечто за пределами языка. Так, еще Аристотель на самой ранней стадии теоретического обобщения поставил проблему "имени" как основной единицы языка в ключе противопоставления вне- и внутриязыкового значения этих единиц, разделив слова на две категории - "имена" (существительные и глаголы) и слова-связки (все остальные). С его точки зрения, только существительные и глаголы имеют внесистемное значение, в то время как другие слова принимают на себя лишь грамматические функции.
Дистинкция вне- и внутриязыкового значения единиц языка была актуализована в связи с развитием общей семантики; так, принято различать:
* "значение обозначения", относящееся к связи между языковыми элементами и внеязыковой реальностью, и
* "смысловое значение", подразумевающее систему связей между самими языковыми элементами и касающееся только внутрисистемных отношений53.
В основе языкового кодирования лежат именно значимые (несущие в себе дополнительную к внутриязыковой информацию) единицы. В соответствии с аргументацией "значимости" языковых элементов признается, что "подлинными значащими элементами языка являются последовательности звуков, оформленных в виде слов, значащих частей слов или словесных комбинаций"54.
Среди предельных единиц языковых уровней (фонема, морфема, слово, синтагма, предложение, текст) критерию значимости отвечают все, кроме фонемы, обладающей не смысловой, но лишь смыслоразличительной функцией. Представляется важным остановиться на причинах, затрудняющих, с такой точки зрения, рассмотрение в качестве языкового знака также морфемы, являющейся минимальным значимым элементом.
Постановка проблемы в более широком горизонте, включающем формальные знаковые системы, показывает, что знак должен обладать внутренними качествами, делающими его пригодным для данной системы кодирования и для использования его субъектами коммуникации.
Слово (синтагма, предложение, текст) как знак располагает такими качествами, которые позволяют ему легко изменяться морфологически и сохранять при этом свою базисную структуру, что представляется весьма важной закономерностью языковых систем. Слово легко принимает морфологические изменения, накладываемые на него правилами грамматики, но, что не менее важно, никогда не изменяется до неузнаваемости. Всегда в полученном результате можно распознать первоначальную (словарную) форму слова и ту морфологическую модификацию, которую слово получило. Это позволяет в каждый данный момент видоизменения системы следить за перипетиями каждого знака и за степенью его соответствия как первоначальной форме, так и смысловым нюансам. Рассмотрение в качестве знака морфемы вызвало бы сдвиг во всех построениях в сторону абстракции самого знака, его большей отдаленности от обозначаемого, его способности "оставаться самим собой" при всех грамматических трансформациях и, главное, в возможностях следить за операциями с обозначаемым явлением в процессе работы системы. По-видимому, в этом заключается еще одно характерное качество знака: с одной стороны, он должен быть достаточно удален от обозначаемого предмета, чтобы активно включиться в системные трансформации, а, с другой стороны, достаточно однозначно указывать на предмет, чтобы постоянно отражать обозначаемое в любых своих трансформациях.