В формальных системах уровни ниже лексического (или его аналога) обычно не выделяются. Помимо чисто технических причин, на это есть, видимо, и причины концептуальные.
Формальный язык может быть, как правило, рассмотрен как метаязык по отношению к некоторому объектному языку. Но с метаописательной точки зрения морфема не может выступать в качестве предельной единицы объектной знаковой системы, поскольку является таким минимальным отрезком текста, на котором сохраняются сущностные признаки, характерные лишь для морфологического уровня языка. Этот уровень не может быть признан релевантным для описания функционирования языка как знаковой системы, т.к. синтагматика обращения морфем в речевых цепочках заранее исключает применение в метаописании принципа, согласно которому одному кванту обозначения соответствовал бы только один квант значения. Поэтому последовательно логико-ориентированные грамматики - например, система Ельмслева - оказались неприменимыми к описанию естественных языков.
С точки зрения лингвистической типологии формальные языки являются языками аналитического строя. Их индекс Гринберга (соотношение в тексте количества минимальных значимых отрезков, т.е. морфем, и количества словоупотреблений) равен единице; иными словами, термины формальных языков не содержат внутренних частей, конституирующих их значение таким образом, каким это происходит с терминами естественных языков, состоящими более чем из корня. Как правило, они не содержат также флексий. Возможно, снятие полисемии в формализованных языках связано именно с редуцированием морфологии, обеспечивающим, таким образом, прозрачность композициональных смыслов в сложных знаках (синтагмах, предложениях, текстах), и, за счет этого, однозначность контекстов - которая, в свою очередь, ставит более жесткие ограничения возможным вариантам интерпретации.
Поэтому языковым знаком следует, при подобном рассмотрении, признать не только не всякую предельную единицу языковых уровней, но и не всякую значимую единицу языка, а лишь обладающую некоторой внутриязыковой автономностью. Причем дело тут не в "самости" или "самоидентичности" этой единицы, но в ее формальной полноте, цельнооформленности, функциональной внутрисистемной нагруженности. Значимость знака, таким образом, заключается не только в его способности указать на предмет, но и в его способности сообщить нечто об этом указании, о его характере и/или связи с другими указаниями.
Таким образом, знак выступает линейной единицей языка, которая может быть употреблена отдельно от других единиц речи без потери своей референции. В современной лингвистике этому соответствует понятие "высказывание", определяемое чисто формально как "речевое проявление, способное выступать самостоятельно, т.е. между двумя главными паузами; ... покрывающее такие речевые проявления, как словоформа, словосочетание, предложение, фраза, период, абзац и т.д.", где словоформа - минимальное высказывание, не содержащее других высказываний55. Эта дефиниция восходит к позиции Л. Блумфилда, определившего слово как минимальную свободную форму, а морфему как несвободную, связанную форму. Признак свободы/связанности проверяется возможностью языковой формы (единицы) быть самостоятельным высказыванием. Поэтому термины "знак" и "высказывание" будут далее пониматься как синонимы.
Определение знака, учитывающее все описанные выше особенности, может выглядеть, например, так:
знак - это феномен, представленный носителем знака и представляющий в языковом коллективе как в сообществе интерпретаторов некое содержание, которое заменяет означаемое в речевой деятельности для достижения определенной цели в определенном контексте.
Цель и контекст выступают в качестве интерпретанты, представляющей собой тот (новый) знак или знаки, которые рождаются в языковом сознании на базе исходного знака или оказываются с ним связанными, т.е. которые включают знак в цепочку знаков. C такой точки зрения, знак не существует ни вне системы знаков, ни в отсутствие интерпретатора, который интерпретирует знак с помощью семиотического кода, используя определенную интерпретанту знака или создавая на основе кода новую. Интерпретация при этом оказывается связанной со всеми компонентами коммуникационного акта.
В то же время такое определение не противоречит представлениям соссюрианского круга, но, напротив, развивает на новом уровне ключевые для них положения о системном характере и контекстуальной детерминации знака.
1.4 ПОСТАНОВКА ПРОБЛЕМЫ НЕПРОИЗВОЛЬНОСТИ ЗНАКА КАК ПРОБЛЕМЫ СООТНОШЕНИЯ ЕГО СТАБИЛИЗАТОРОВ
1.4.1 НЕПРОИЗВОЛЬНОСТЬ ЯЗЫКОВОГО ЗНАКА КАК СТАБИЛЬНОСТЬ ЕГО УПОТРЕБЛЕНИЯ
Постановка проблемы природы языкового знака - или, вообще говоря, проблемы значения, - как проблемы обусловленности связи между означаемым и означающим восходит к Соссюру, чья концепция знака является одной из наиболее влиятельных. Согласно ней, знак имеет немотивированную, произвольную природу:
означающее немотивированно, то есть произвольно (indetermine) по отношению к данному означаемому, с которым у него нет в действительности никакой естественной связи56.
В качестве факторов, ограничивающих произвольность знака в такой трактовке, в теориях языка описываются детерминативы двух родов: внутри- и внеязыковые.
В качестве внутренних обусловливающих факторов описываются синтагматические отношения в языке - внутренняя форма слова (именно в этом смысле Соссюр говорит, например, что в английском языке значительно больше немотивированного, чем в немецком57), правильность предложения, композициональность значения предложения, связность текста и т.д.
К внешним детерминативам можно отнести закономерности употребления языка и его функционирования в обществе. Соссюр не рассматривал такие факторы в качестве обусловливающих отношение между означающим и означаемым (и вообще подлежащих рассмотрению теорией языка), отмечая как тривиальный факт невозможности изменения знака членом языкового сообщества по индивидуальному намерению. Между тем следствия из этого факта оказались плодотворными для разработки как общих философских теорий языка (ср. аргумент "индивидуального языка" у позднего Витгенштейна), так и специальных лингвистических дисциплин - сравнительно-исторического языкознания, ареальной лингвистики, социолингвистики и т.д. Результаты, полученные в этих областях, позволили Ю. С. Степанову вывести "фактически действующий в современной лингвистике" "постулат о пространстве-времени", ограничивающий произвольность языкового знака58.
И отстаивая произвольность знака, и делая оговорки об относительности этой произвольности, Соссюр исходит из развиваемого им положения о том, что языковой знак связывает не вещь и ее название, а понятие и "акустический образ"59 ("имя"). Тем не менее фактически единственный аргумент, рассматриваемый им в качестве возможного свидетельства в пользу детерминированности знака - это традиционный аргумент ономатопеи (в опровержении которого Соссюр не более чем повторяет Аристотеля), относящийся к "вещи", во всяком случае, не менее, чем к "понятию" о ней. В пользу же своей точки зрения о произвольности он опирается на соображения, имеющие форму "аргумента границы", т.е. касающиеся различий между языками и самого факта существования различных языков: означаемое "бык" выражается означающим b?uf по одну сторону языковой границы и Ochs по другую.