Стаций Публий Папиний. Фиваида

СТАЦИЙ ФИВАИДА

[Перевод Ю. А. Шичалина]

КНИГА I

Братоубийственный бой, и власти черед[1], оскверненный
лютою ненавистью, и Фивы преступные[2] вывесть —
в душу запала мне страсть пиерийская. Песню, богини,
как мне начать? Воспеть ли исток ужасного рода,
оный сидонский увоз[3] и агенорова приказанья
неумолимый закон простор пытавшему Кадму?
Длинная дел череда, коль страх пред Марсом сокрытым
пахаря[4], кем в борозде ужасной воздвигнута битва,
я прослежу и подробно скажу о песне, какою
10 в стены сойтись повелел Амфион тирийским вершинам[5];
тяжкая ярость к родным жилищам у Вакха[6] откуда;
в чем состоит юнонина кознь[7]; Афамант злополучный
против кого напряг тетиву; почему устремилась
неустрашенная мать в Ионийскую глубь с Палемоном.
Вплоть до сих пор в стороне все горе и счастие Кадма
я бы оставить хотел: эдипова дома бесчинство
песни моей означит рубеж, — раз я не дерзаю
петь италийских значков триумфы[8] в битвах арктийских,
дважды униженный Рейн, Истр, дважды законом смиренный,
20 и с заговорщической скалы низвергнутых даков,
или войну, что отвел от Юпитера[9] чуть повзрослевший,
и, наконец, тебя, честь Лация, признанный славой,
кто подоспел подхватить новизну начинаний отцовых.
Жаждет бессмертия Рим для тебя! Пусть все потеснятся
области звезд[10] пред тобой, а часть лучезарная неба,
часть Борея, Плеяд и та, что молний не знает, —
жаждут тебя; и пусть огненогих коней усмиритель
сам тебе на чело изгиб возлагает лучистый
и уступает тебе Юпитер великого неба
30 равную часть, — ты пребудь, над людьми довольствуясь властью,
морем и сушей владей, богам оставив светила!
Время придет, деянья твои в пылу пиерийском
петь я решусь, а теперь — настрою кифару и вспомню[11]
войны Аонии, жезл, сгубивший братьев-тиранов,
месть, для которой и смерть не предел, мятежное пламя,
спор о последнем костре, погребенья лишенные трупы
царские, и города, опустевшие в гибели общей… —
Светлая кровью тогда обагрилась лернейская Дирка,
и устрашил Исмен, берега от жажды сводящий,
40 вдруг волной накатив небывало могучей, Фетиду.
Кем же начать мне, Клио, из героев? — Тидеем ли ярым?
Или сначала сказать, как пророк лавроносный низвергся?[12]
Ждет и герой, прогнавший в бою враждебные токи[13], —
яростный Гиппомедонт, и печальная битва аркадца[14]
дерзкого, и Капаней, по-иному чудовищный[15], песни.
Свет нечестивых очей помрачив казнящей десницей
и в безысходную ночь погрузив сокрушенную совесть,
жизни остаток Эдип влачил в продолжительной смерти[16].
Он бы хотел в темноте удаленного скрыться покоя,
50 не выходить, из жилищ, недоступных для света дневного,
но непрерывно пред ним на докучливых крыльях кружится
день беспощадный в душе, и в сердце — Мстительниц тени.
Вот он пустоты глазниц, незажившую рану, увечье
жалкое в неба простор возводит, рукой обагренной
в полую землю стучит и взывает в мольбе беспошадной:
«Боги, неправедных душ блюстители в тесном для казней
Тартаре, Стикса поток свинцовый, несущий усопших, —
вижу тебя; и, частым моим привычная зовам,
дай, Тисифона, мне знак, будь к страшным мольбам благосклонна!
60 Ежели я заслужил[17], чтоб меня, едва я родился,
ты на груди берегла, ступни, разъятые раной,
мне укрепив; если я, достигши киррейского тока
возле двурогой горы[18], сумел, воспитанный лживым
Полибом, жить, а потом, на развилке в теснине Фокиды
сплел свой путь с престарелым царем и старца с дрожащим
ликом сразил, искавший отца, и Сфинги коварной
скор оказался решить — твоею наукой — загадки;
ежели счастлив я был неистовством к матери сладким,
горестный брак заключил и частые ночи — как молвить? —
70 с ней проводил, для тебя — и ты знала, — детей зачиная… —
алчущий кары, потом на персты отступавшие сам я
бросился, остановив на несчастной матери взоры, —
выслушай!.. о, я смею молить о том, что безумцу
ты же внушила. — Меня, кто ослеп, кто царство оставил,
скорбного, ни поддержать, ни словом смягчить не хотели
дети мои — и в браке каком! И они же — надменны, —
горе! — и даже — цари, как будто я умер — смеются