Стаций Публий Папиний. Фиваида

КНИГА V

Струями жажду отбив, истребив глубины потока,
войско назад отошло с берегов реки обмелевшей;
полем стремятся быстрей звонкоступы, и пашню, ликуя,
пешие полнят; к мужам вернулись и пыл, и угрозы,
и обещанья: с водой они вобрали как будто
кровопролитья огонь и великое к битвам безумство.
Вновь по отрядам своим построясь, порядку послушны
чина сурового — всяк при своем вожде и на месте —
рады продолжить поход. Уже поднялась над дорогой
10 первая пыль, и леса пронизаны блеском оружья.
Так над простором морским[1] — застигнуты зноем фаросским —
стаи, курлыча, спешат от паретонийского Нила
к землям, в которых зима утесняет; несущимся криком,
тенью летят по морям и полям, и звенит непроезжий
воздух: Бореи сносить и дожди, парить над разливом
рек и под Гемом нагим провести им лето угодно.
Тут обратился опять знатнейших венцом защищенный
отпрыск Талая[2], как раз стоявщий под ясенем древним,
облокотясь на копье Полиника, бывшего рядом:
20 "Все-таки, кто ты ни есть и к которой — великая слава! —
мы, бойцы без числа, притекли одолжиться судьбою,
честью кого не обнес и сам богов зачинатель, —
молви, поскольку твои на крылах покидаем мы воды,
где твой и дом, и страна, под какими светилами к жизни
ты приобщилась, и кто твой отец: божества недалёко
в роде твоем, — хоть и счастье зашло, но высокая дышит
в речи порода, в лице — былого величия отблеск".
Стонет Лемниянка, но — постепенно смиряя рыданье —
так начинает рассказ: "О вождь, великие раны
30 требуешь разбередить: и Фурий, и Лемнос, на тесных
ложах завязанный бой[3], и меч, бесстыдно сгубивший
мужеский пол. Нечестье и с ним — леденящая Кара
в сердце вошли. О горькие мы, о жертвы безумья,
о эта ночь, о отец! Ведь я — радушной хозяйки
не устыжайтесь — одна, о вожди, одна утаила,
спрятав, отца… Что долго плести начало несчастий? —
Вас призывают бои и великая сердца готовность.
Ныне довольно вам знать, что славного дочерь Фоанта,
я, Гипсипила, рабой Ликурга вашего стала".
40 К ней обратилися все и, видя величье и гордость,
равную тяжкой судьбе, — о несчастьях узнать запылали.
Опережая других, родитель Адраст поощряет:
"Право, пока мы отряд передних бойцов пропускаем —
ибо Немея не даст широко развернуть наши силы,
оною скрыта листвой и непроницаемой тенью, —
ты расскажи о грехах, и о славе твоей, и о горе
близких, и как ты пришла к сим бедам, лишенная царства".
Сладко в беде говорить, возвращая былые утраты.
Так начала: "Омываем вокруг Нереем Эгейским
50 Лемнос, где после трудов огнедышащей Этны вкушает
Мулькибер отдых.[4] Страну покрывает пространною тенью
близкий Афон[5], отраженьем лесов омрачающий море.
Фракия — насупротив, берега роковые фракийцев —
наших несчастий исток. Богатый питомцами, остров
цвел, и ни Самосу он, ни звонкому Делосу славой
не уступал, ни любым островам в пучине Эгона.
Боги решили покой возмутить, но были и наши
души не без греха: Венере мы храм задолжали,
жертв для богини не жгли[6], — иногда огорчается сердце
60 и у богов, и Кары ползут неспешным отрядом.
Паф свой старинный и сто алтарей оставив, богиня —
с мрачным лицом, волос не прибрав — отринула брачный
пояс и прочь прогнала, говорят, идалийских летуний[7].
А по рассказам других, посреди полунощного мрака
чуждое пламя неся и сильнейшие стрелы, богиня
в сопровожденье сестер тартарийских[8] по спальням летала.
Стоило ей запустить в глубины тайных покоев
цепкие когти и злой нелюбовью чертоги наполнить
брачные, жалость забыв к народу верного мужа, —
70 нежные, с Лемноса прочь убежали вы тотчас, Аморы,
смолк Гименей, угасли огни, на ложах законных