Стаций Публий Папиний. Фиваида

КНИГА VI

Вестницей по городам данайским стопой многостранной
мчится молва: инахиды хотят на свежей могиле
празднества чин[1] учредить, и с ним — состязания, чтобы
марсова доблесть могла перед битвою воспламениться.
Греков обычай таков: впервые на нивах пизанских[2]
сим состязаньем почтил Пелопа Алкид благочестный
и запыленную прядь очистил оливою дикой.
Следом — освобождена от объятий змеи[3] — ликовала
ради ребяческих битв аполлонова лука[4] Фокида.
10 Также печальных вблизи алтарей Палемона блюдется
мрачный обряд[5]: здесь из года в год Левкотея рыдает
пылкая и к берегам дружелюбным является в пору
праздника[6]; горестно с ней восклицает тогда обоюдный
Истм, и вторят ему эхионовы Фивы рыданьем.
Мощные ныне цари, каковыми питомцами Аргос
с небом в родстве и чьи имена великие шепчет
и Аонийский предел, и матери крови тирийской, —
сходятся в споре и в бой обнаженную силу выводят.
Так и биремы, решась по неведомым далям впервые
20 то ли тирренскую глубь[7], то ль эгейские воды разрезать, —
прежде в недвижной воде оснашенье пытают, кормило,
легкие весла и так наперед изучают опасность;
но лишь испытан отряд, тогда — в морские просторы
рвутся и взглядом уже покинутой суши не ищут.
Трудолюбивый возок Тифония светлая в небо
вывела, и от него бессонная бледной богини
упряжь бежит, а с нею и Сон об исчерпанном роге.
Воплями полны пути[8], раздаются рыданья в чертогах
царских, и чаща лесов дробит отдаленные звуки
30 и умножает. Сидит, плетенья почетных повязок
сбросив[9], родитель Ликург, — по обезображенным льются
слезы щекам, и клочья брады — в пыли погребальной[10]
Горестней насупротив, превзошедшая мужнины стоны
(строгий служанкам пример, поощрение благоизвольным),
осиротевшая мать[11] к останкам растерзанным сына
жаждет припасть, но ее что ни раз, оторвав, отстраняют.
Держит ее и отец. — Едва на порог огорченный
с должною скорбью в лице ступили вожди инахийцев[12], —
тут же, словно беда теперь лишь стряслась и младенец
40 только что сгублен, а змей погибельный в атрий вползает, —
так, отовсюду несясь, из уст — хотя и усталых —
вопли удвоились вдруг, и вспыхнули возобновленным
криком врата, а в царе не приметить не могут пеласги
ненависти, но, слезы пролив, вину искупают.
Сам — всякий раз, как ему позволяли и, вопль прерывая,
дом, замерев, умолкал, — отца ободрять принимался
речью утешной Адраст[13], то с ним рассуждая о роке,
горьком уделе людей и прядильщицах неумолимых,
то о потомстве ином и грядущих — благим изволеньем —
50 детях. Речам — не видно конца, рыданьям — предела.
Но не участливей тот дружелюбным призывам внимает,
нежели злобный простор Ионийского бурного моря
внемлет молитвам мужей, а молния — тучам летучим.
Скорбным убором ветвей молодых кипариса покрылись
ложе, добыча огня[14], и младенческие носилки,
устланные изнутри луговины зеленым нарядом.
Место, где будут сжигать, означают венки травяные,
а разукрашен костер обреченными смерти цветами;
третий же ряд, громоздясь, вздымается грудой арабской,
60 средства Востока в себе заключающей: смолы кусками
древние и киннамон, от времен сохраняемый Бела