— Да, я понимаю, Андрей Николаевич, — выдавила Полякова. Она терпеть не могла оправдываться перед кем бы то ни было, и слова сейчас сильно расходились с эмоциями.
Даже уловив недовольство в интонации, Раткин не стал бы развивать тему, понимая, что своевольный подросток всё равно поступит, если захочет, вопреки родительскому наказу, но тут в разговор вмешалась женская солидарность.
— Да ладно тебе, Андрей. — Супруга встала на защиту провинившихся. — У Элана и Саши трогательная дружба, они ведь тандем, и должны быть близкими друзьями. Что тут такого?
Она обняла обоих за плечи.
— Элан… — Раткин покачал головой. — Имена, которые вам дают родители, не подходят?
— Папа, это такая традиция. После первого Контакта ты берёшь себе новое имя, иногда и фамилию, в память о тех, кто был до тебя. Так поступают все эволэки, и я нарушать устоявшийся порядок не собираюсь.
— Конечно, — отец вложил в одно слово все переживания разом. — А ты не боишься, что кто-то возьмёт твоё имя, тоже на память? Ты ведь только что получил новое задание, и, я так понимаю, от Анны Сергеевны персонально. А, стало быть, это очень важно, сверхсрочно и, соответственно, опасно.
Повисла неловкая пауза. Полякова всегда невольно восхищалась Раткиным. Он не повышал голоса, даже когда сердился по-настоящему, был умён и прямолинеен, а его сын перенял отцовскую уравновешенность и несгибаемость, но от матери получил и ещё одно важное качество — изворотливость. Хотя, «изворотливость» — не очень верное слово. Скорее какую-то способность находить выходы из любого лабиринта, в тупик его загнать было невозможно. Вот и сейчас.
— На Измере на грани голода находятся миллионы людей. — Эволэк присел на подлокотник кресла. — Прикажешь их бросить на произвол судьбы? А как же все эти красивые лозунги, вроде, человечество — одна большая семья? Да, я никого из них лично не знаю, но… Мам, пап, вы ведь тоже не относитесь к категории долгожителей. Сгораете тут на своей работе, которую очень любите, считаете очень важной. И она действительно очень важная! Почему же тогда вы не можете принять мою?
— Мы доживём лет до восьмидесяти точно. А ты? — Укоризненно сказала мать. — Ведь если не остановишься после третьего погружения… Кто знает, чем всё закончится?
— Еще не было и второго, а вы уже меня хороните. Напрасно. Я думаю насчёт своевременной остановки — это не пустые слова. Ничего пока обещать не могу, слишком многое воспринимать стал иначе.
— Я обещаю, — Александра не очень хотела встревать в семейный разговор, но увильнуть не получится, значит лучше самой проявить инициативу. — Ваш сын вернётся. Он парень способный, сама видела его в деле, и, без лишней скромности, могу заверить, этот рыжий лис не из тех, кого так просто можно сломать. Кроме того, контракт подписан именно на три погружения, а продолжать ли ему после — это зависит от такого множества факторов, что сейчас действительно нет особого смысла гадать на кофейной гуще. Жизнь покажет.
Раткины не собирались устраивать Поляковой сцен с обвинениями типа: «Тебе легко говорить, ведь не ты идёшь туда, а он», и так далее. Александра, как и любой представитель своей профессии, не была сторонним наблюдателем, нагрузка на куратора чудовищная. Эволэк — не кукла, в шкаф не поставишь. Как только контактёр уходит в Океанес, его наставник может забыть о слове «отдых» на долгие недели. До этого напряжённый труд по подготовке к погружению, а после не менее напряжённая работа по восстановлению подопечного.
— Саша, — Екатерина Вячеславовна к категории истеричных личностей не относилась и говорила спокойно, — мы просто не хотим его потерять.
— Не потеряете. — Элан как всегда непреклонен. — Всё будет хорошо!
Все снова остались при своих мнениях и, не желая продолжения бессмысленного спора, вышли из помещения на свежий воздух.
На сюрреалистическом скелете стапеля возвышалась громада звездолёта, резко выделяясь своими габаритами над цехами, служебными помещениями, складами. Даже мощные краны выглядели несуразными, сложенными из тончайших спичек рахитически высоченными стебельками, сгорбившимися в унизительном поклоне исполину. Только несколько человек на планете могли до конца понять всю силу, заключённую в корабле, всю сложную гармонию его конструкций.
Но и в этом завораживающем зрелище было нечто, выделяющееся даже на общем фоне. Фотонное зеркало. Огромная овальная чаша, как бутон неведомого цветка, раскрылась навстречу копошащемуся муравейнику людей и машин, переливаясь идеально отполированной поверхностью. Если идти вдоль неё, то невольно подивишься метаморфозам цвета, который под разными углами зрения меняется с бледно жёлтых до ярких розовых тонов. Переходы цветов плавны и безумно красивы, а отражения движущихся механизмов только вызывают раздражение своей неуместностью. Любоваться на чудо лучше в финале, когда все люди с замиранием сердца будут стоять в сторонке, не дыша, наблюдая за проверкой качества выполненной работы, когда ни одна утилитарная конструкция не испохабит своим отражением безупречного творения подлинных мастеров.