Сперва Дорте сидела, разглядывая унылые коричневые обои, и не следила за их беседой. Тут все куда–то ездили. Все, кроме нее. В обоях было что–то щемяще грустное, не только здесь, но и везде. И вовсе не потому, что узор и цвет поблекли, носили следы сырости и были в пятнах, — просто с первого взгляда на них было понятно, что эта комната не устояла под натиском времени. Казалось, теперь задача обоев состояла в том, чтобы напоминать о смерти. Дорте взяла себя в руки. Хватит думать плохо об обоях в доме Николая только потому, что завидуешь тем, кто может планировать свое будущее.
Людвикас смотрел на Надю так, что Дорте стало неловко. Неожиданно он обратился к Дорте.
— Ты хорошенькая, — сказал он, склонив голову набок. — Разреши угостить тебя чем–нибудь?
— Стакан молока, пожалуйста! — смущенно сказала она.
Он засмеялся, обнажив большие белые зубы. Ему бы следовало вымыть голову, но, может быть, он нарочно намазал волосы гелем? Он производил приятное впечатление, немного безалаберный, но молока он ей так и не заказал.
— Ты нашла работу? — спросила Надя, как будто только что заметила Дорте.
— Нет.
— Почему бы тебе не поехать с нами? Устрой себе каникулы, а жить будешь у меня совершенно бесплатно. я же тебе рассказывала, как хорошо в Швеции. Ходили бы с тобой в кино и на дискотеку. Мне было бы веселее, если бы ты составила мне компанию. Правда, Людвикас? Это было бы здорово.
Она говорила словно выступала по телевизору.
— Мой брат, кстати, мог бы предложить тебе работу. В самый раз для молоденькой и красивой девушки, как ты, — сказал Людвикас и подмигнул Дорте.
Она проглотила последний кусочек ватрушки:
— Ничего не выйдет.
— Почему? — спросил Людвикас и погладил ее по руке, точно они были старые знакомые.
— Маменька не разрешит, а Дорте не смеет ее ослушаться, — засмеялась Надя.
Дорте смутилась. Зачем Надя смеется над ней?
— Не пори чепухи! — осадил Людвикас Надю. Она мрачно замолчала. — Разве твоя мать не хочет, чтобы ты нашла себе работу? Или?.. Может, вы настолько обеспечены, что в этом нет надобности? — спросил он; его кошачьи глаза так смотрели на нее, как будто он знал все, о чем она не могла рассказать.
У Дорте появилось ощущение, что ее заставляют играть роль, которую она не выучила. Поэтому она молчала, глядя в пустую чашку из–под чая и положив ложечку на блюдце.
— Или, может, у вас все решает отец?
— Отец умер, — вырвалось у Дорте. И в ту же минуту лицо отца уже лежало на столике, как газета, на которую этот чужой человек мог поставить локти. Хоть бы мать Николая скорее вернулась в бар!
— Жаль, — сказал Людвикас и снова погладил ее по руке.
Дорте быстро убрала со стола руку, не думая о том, что это может показаться высокомерно.
— Может, подумаешь о моем предложении? — услыхала она.
— Может быть, — уклончиво ответила Дорте, лишь бы закончить этот разговор.
— Поговори с мамой, — вступила в разговор Надя.
— А что там за работа? — спросила Дорте и слишком поздно поняла, что начало уже положено.
— Легче не бывает. Официантка в кафе.
— Не в баре? Мама не разрешит, чтобы я работала по вечерам в баре, — скромно призналась она.
— Нет, это обычное кафе, — сказал Людвикас и снова показал белые зубы.
Дорте кивнула и встала. Но медленно, не стоило проявлять невежливость.
— Я приду завтра, и мы поговорим, — сказала Надя, оживившись. — Может, твоя мама и разрешит. Скажи, что ты едешь с нами и что это очень приличная страна. Никакой мафии! Это тебе не Россия.
— Вот, посмотри сама, у меня есть несколько фотографий! — воодушевился Людвикас.
Из кармана черной кожаной куртки он извлек несколько рекламных открыток. Зеленые деревья, церковь. На другой — парк, кажется, с аттракционами. На третьей был старый дом на площади, окруженный такими же домами. Небольшой и не страшный. Скорее Даже симпатичный.
— А ехать туда далеко? — Дорте склонилась над Фотографиями, лежавшими на столе.
— Да нет же! — воскликнул Людвикас. — Несколько часов на машине, потом на пароме, и мы на месте!
он, видно, и вправду гордился Швецией, если носил с собой эти открытки.
— Твоя семья оттуда?
— Нет! Но меня там знают.
— Ведь у тебя есть паспорт? — вмешалась Надя, разглядывая свои руки от плеча до ногтей. Потом сжала руку в кулак, ногти у нее были кроваво–красные.