— И Бог нашел выход и сделал тебя проституткой! — жестко сказала Юлия.
— Не надо так говорить! Бог так не поступает!
— А кто же тогда это сделал? — фыркнула Юлия.
Мужество, вернувшееся к Дорте, когда она получила от Улава телефон, покинуло ее, как рыбу, которая сперва хватает червя и только потом обнаруживает, что это наживка.
— Наверное, Бог считает, что я сама во всем виновата. Хотела быстро заработать много денег, чтобы мама могла гордиться мною. Но теперь я уже не знаю, кто виноват. — Дорте закрыла лицо руками.
Наконец Юлия оставила ее в покое. Воцарилось молчание. На улице было темно. Мимо окна никто не проходил.
— Разве можно жить, ни во что не веря? — прошептала Дорте.
— Я, например, живу только ради того, чтобы отомстить. Раздавить их! Они не узнают, о чем я мечтаю, пока я не нанесу удар. Вот в это я верю! Ты меня понимаешь?
— Нет. Я на такое не способна.
50
Юлию оставили у Дорте только до следующего дня. А голос Улава опять просил оставить ему сообщение. Но на это у нее не хватало смелости. В конце концов Дорте сдалась. Прошло уже много дней с тех пор, как она в последний раз звонила ему. Отцовские часы по–прежнему не показывали время, и все–таки она каждый день их надевала. Ну а пользовалась теми квадратными часами с крышкой, которые ей дала Вахта. Сейчас они показывали семь. Нужно было встать и вымыть те лестницы, которые она не успела вымыть накануне до прихода клиентов. Вахта стала теперь не такая строгая, Дорте разрешалось мыть лестницы в любое время, если они никого не ждали.
Несколько раз Вахта говорила: «Я тебя выпущу отсюда в больницу, но Артур или кто–нибудь другой будут тебя охранять!» Как будто Дорте могла ей возразить. В записной книжке с загнутыми уголками страниц Вахта вела счет расходам на молоко и еду. Дорте не понимала, каким образом сможет с ней расплатиться, у Артура денег тоже не было. Так он, во всяком случае, говорил.
У Дорте рос не только живот, но и пустота, свившая гнездо у нее в голове. Она как будто оттеснила в сторону все остальное, например, норвежские слова. Дорте тосковала по плееру Тома. Ей было противно думать, что Бьярне вставил ее наушники себе в уши. Несколько раз она доставала краски и альбом, чтобы, рисуя, думать о чем–нибудь хорошем. Но это всегда кончалось слезами, бессмысленно было и пытаться. Утешал ее только литровый пакет молока, который Вахта приносила ей через день. Дорте ждала этого, как ждут радостного события. Почти торжественно она открывала каждый новый пакет и наливала молоко в стакан. Красные цветы на пакете всегда выглядели свежими, независимо от того, сколько раз она его открывала или доставала из холодильника и ставила обратно. Обычно Дорте брала стакан, садилась на тахту, обернув живот и ноги пледом, и пила молоко. Но в этот день в комнате было так холодно, что она выпила молоко, сидя в кровати под одеялом.
Вахта запретила Дорте включать по ночам обогреватель. Иногда она приходила и проверяла, обманывать ее было бесполезно. Фонтанчик с Белоснежкой она разрешала включать лишь ненадолго. Но у себя наверху Вахта не могла слышать журчания воды, поэтому Дорте иногда все же включала его. Белоснежка здесь выглядела совсем не так, как в квартире у Лары. Теперь было почти не видно, что она улыбается.
Тапочки с заячьими ушами не спасали Дорте от холода, но она нашла пару шерстяных носков, оставшихся от Артура, и надевала их по ночам. Как ни глупо, но ей иногда хотелось, чтобы он вернулся. Хотя почти всегда он приходил поздно вечером и заваливался на тахту спать до следующего полудня. В комнате после него остался странный запах, как от протухшей пищи.
В последнее время он, к счастью, даже не пытался лезть к ней. Но случалось, болтал с нею о самых обычных вещах.
Когда его не было, в уборной не воняло, и она принадлежала только Дорте. Ей повезло, что рабочие жили в другой части подвала. Поэтому она не боялась встретить ночью в коридоре какого–нибудь мужчину. Она договорилась с Вахтой, что та будет сообщать ей, когда ушел последний клиент, чтобы Дорте могла спокойно лечь спать.
Артур явился, когда она меньше всего этого ждала. Он просто вдруг появился в дверях с маленькой пластмассовой елочкой, торчащей из сумки. Зажег верхний свет, отшвырнул в сторону сумку и остановился посредине комнаты, широко расставив ноги и с ненавистью глядя на Дорте.
— Ты мне врала! Ты все время принимала здесь мужчин! — Он тяжело плюхнулся на тахту и опустил голову на руки.