Казалось, что размолвка окончательно забыта.
Впрочем, это только казалось.
Уже через десять минут Федор Павлович вновь терзался подозрениями и внутренне рвался в спор.
— Запишите ещё порцию мороженого для дамы, — попросил он официанта, разливавшего в тарелки ледяную окрошку.
— Зачем? — удивилась дама.
— Штраф! — пояснил скульптор, томимый жаждой полемики. — Надо выяснить все до конца… Насчёт моих «Углекопов»! Итак, вам они не нравятся?
— Нет, — подтвердила Катя. — Ведь вполне возможно, что вам действительно предстоит прожить триста лет! Вы хоть на минуту представьте себе это! Вы только подумайте: пройдут века, а ваши статуи будут стоять перед потомками, — Катя взволновалась и говорила горячо и свободно. — И рядом со статуями стоите вы… И вдруг вас спрашивают: что вы хотели изобразить в этой скульптуре, дорогой товарищ? Что вы ответите?
— И отвечу! Отвечу, не беспокойтесь! — обиженно сказал Баклажанский. — Это сейчас кое-кто ещё не дорос до понимания моей работы и поэтому кое-чего ещё недооценивает… А с потомками я сразу найду общий язык. И мои скульптуры будут стоять у них в музее! Будут!
— Правильно, будут! — неожиданно согласилась Катя. — Я даже могу сказать, в каком музее: в Политехническом! Как пособие по истории техники угледобычи. Когда я узнала о том, что вам выпало бессмертие, я пошла и посмотрела вашего «Шахтера». Да не этих! — Она отмахнулась от улыбнувшегося было Баклажанского. — Я ходила смотреть вашего старого «Молодого ударника», того, что вы сделали, едва окончив училище, сделали с натуры. И я опять увидела, что вы — талант.
— Ну, что вы! — привычно расцвёл Баклажанский. — Это ведь из периода раннего меня… Впрочем, ранний, незрелый, но буйный я — это довольно интересно…
— Да погодите, не расцветайте! — прикрикнула на него Катя. — А если вы талант, то я не хочу видеть то, что вы сейчас делаете! Я хочу, чтобы искусство показывало мне не технику как таковую, не рост угледобычи сам по себе, а то повое в людях, что позволило этого добиться.
— Вот именно! — впервые обрадовался Баклажанский. — У меня как раз и есть люди.
— У вас? — Катя саркастически усмехнулась. — Ваши люди ни на что не похожи.
— То-есть как это не похожи? — возмутился Баклажанский и машинально посмотрел вглубь ресторана, где сидел Пров. — Очень похожи! Настоящие социальные типы!
Социальный тип поймал взгляд скульптора, игриво подмигнул и выразительно поднял стопку, приглашая чокнуться. Баклажанский притворился, что не понял намёка, и отвернулся. Как раз в этот момент официант, забрав пустую Катину тарелку и с удивлением отставив на соседний столик неначатую окрошку Баклажанского, поставил перед скульптором нагретую тарелку с бифштексом. Но Федор Павлович уже не хотел лакомиться, как ребёнок. Он попытался отставить тарелку, обжёгся и ещё более разозлился.
— Вы ничего не понимаете! — упрямо сказал он, намазывая обожжённые пальцы маслом. — Это типичный шахтёр!
— Бросьте. Я только что из Донбасса, — досадливо махнула рукой Катя. — Возможно, я и не понимаю в скульптурах, но на шахтах я бываю минимум три месяца в году. Шахтёры очень изменились, Федор Павлович… Кстати сказать, даже внешне…
— Знаю, знаю, — иронически усмехнулся Баклажанский. — Не читайте мне политграмоту, пожалуйста, я её знаю.
— Нет, вы не знаете! — резко оборвала его Катя. — Вы ничего не знаете! Вы не знаете, что теперь в шахтах нужны не только мускулы, но и интеллект, знания! Я сама слышала в Донбассе, как молодой шахтёр, попавший на современную механизированную шахту, с грустью заявил, что ему кажется — он ещё недостаточно образован, чтоб работать на этой шахте. Слышите: Шахтёр недостаточно образован! Да, люди очень изменились, Федор Павлович, а вы… — она на секунду остановилась. — А вы, извините за каламбур, все дурака ваяете!
— Прикажете понимать, что я халтурщик? — уже с горечью, большей чем от обыкновенной обиды, осведомился Баклажанский. — Умышленный халтурщик? Да?
— Нет, не халтурщик, — спокойно возразила Катя, — но вы так торопитесь всех обогнать, что не заметили, как отстали.
— Я отстал?! — Баклажанский почти задохнулся от возмущения.
— Да! Да! Да! — тоже повысила голос Катя. — Какой смысл в том, что вы бежите быстрее всех, если вы бежите в другую сторону? — Катя разволновалась и уже не пыталась сдерживаться. — Вы не смеете так жить! — бледнея от гнева, крикнула она.
— Вы не понимаете, насколько это время трудно для художника! — запротестовал Баклажанский. — Даже гигант Маяковский это понимал. Он сказал: «Это время трудновато для пера…» Трудное время…