— В каком графине? — переспросил Гребешков, и выражение его лица испугало скульптора.
— Точно в таком, как этот… — повторил Баклажанский и указал на графин, стоящий перед Гребешковым. — А что?
— Федор Павлович, дорогой, вы ошибаетесь! Это же обыкновенный мосторговский графин! — волнуясь, воскликнул Гребешков. — Умоляю вас, вспомните, ведь вы пили из другого… Вот из того, что стоит на круглом столе — в виде стоячей рыбы… Верно ведь?
— Нет, — твердо сказал Баклажанский, неодобрительно посмотрев на стеклянного налима. — Этот графин сделан по моему эскизу. Из него я пить не мог… Это точно!
— Ну да, конечно! — сказал Гребешков бледнея. — В тот день товарищ Петухов делал упор на воду. На каждом столе стояло по графину, а то и по два… Ай- ай-ай! — схватился он за голову. — Все пропало!
— Что пропало? — переспросил Баклажанский, смутно предчувствуя недоброе. — То-есть как это пропало? Я же пил! Я же точно помню…
— Да, вы пили, — глухо подтвердил Гребешков. — Но вы пили обыкновенную воду, Федор Павлович…
— А мои века? — Баклажанский попытался улыбнуться, но улыбка получилась какая-то неправдоподобная. — Позвольте, где же мои столетия?
— Не знаю, — безвольно махнул рукой Гребешков. — Ничего я теперь не знаю.
И только тогда Баклажанский с неожиданной горечью осознал катастрофичность происшедшего. Бессмертие на минуту осенило его своим крылом и унеслось в неизвестность, оставив после себя лишь печальную груду мраморных обломков.
Глава восьмая
ЧЕТВЁРТЫЙ ИЗ ТРЁХ
Мягкое одеяло летней ночи было сброшено. Откинута была и белая простыня предрассветного тумана. Город просыпался.
Поднимались шторы на витринах, развевались портьеры и занавески.
Разминались гигантские руки строительных и разгрузочных подъёмников.
Струи воды полоскали мостовые — по магистралям торжественно катились движущиеся фонтаны автополивщиков. Стояли под душами автомобили.
Потом начали раскрываться двери квартир и калитки палисадников, распахивались ворота троллейбусных парков, автобусных гаражей и паровозных депо, раздвигались стены самолётных ангаров.
Звонкое московское утро, наконец, наступило.
Стали заполняться магистрали. По краям мостовой неслись троллейбусы с прижатыми ушами. Их обгоняли, добродушно урча, тяжёлые автобусы. Ещё ближе к осевой линии легко бежали лоснящиеся автомобили. При встречах они радостно приветствовали друг друга гудками или обиженно повизгивали на тормозах.
По тротуарам стремительно шли пешеходы. Почти каждый держал в руках эмблему своего труда: портфель или инструменты, нотную папку или малярную кисть, школьный ранец или рулон с чертежами.
Среди прохожих размашисто и бесцельно шагал Баклажанский. В руках он держал галстук, который утром по привычке достал из шкафа, но так и забыл завязать.
Уличный поток стремительно нёсся мимо своих высоких берегов.
Спешащие люди привычно не замечали знакомых зданий. Эти дома они уже построили. Надо было думать о следующих.
В этот предрабочий час лица у людей были сосредоточенные, как перед решением большой и сложной задачи.
И действительно, перед каждым из них его время ставило на сегодня свою задачу.
Лётчик думал о том, как уменьшить время, нужное для набора высоты.
Лесовод прикидывал возможность скоростного выращивания лесов, а стахановец-лесоруб нес в министерство свой проект новой электропилы, значительно ускоряющей валку леса.
И каждый решал сейчас, как ему лучше, полезнее использовать время.
Но Баклажанский, с озабоченным лицом бродивший по Тверскому бульвару, от великого поэта к великому учёному и обратно, по-своему решал проблему времени. Он думал о том, как ему убить это время. И ни бронзовая статуя Пушкина, ни памятник Тимирязеву, представляющий, собственно, сплошной пьедестал с небольшим портретным сходством, не давали ответа на этот мучительный вопрос.
Но ещё озабоченнее Баклажанского выглядел сейчас быстро шагавший по улице Горького Семен Семенович Гребешков.
Сегодня у него был свободный день. Для удобства клиентов комбинат работал ежедневно, без перерывов, и сотрудникам поочерёдно предоставлялся отдых на неделе.
Сегодня Семен Семенович был выходной, но меньше всего он был похож на беспечно прогуливающегося человека. Он деловито и бодро семенил по направлению к Благовещенскому переулку.
Сейчас он спешил вручить долголетие его истинному владельцу, личность которого ему удалось установить ещё вчера.