Сейчас товарищ Петухов слушал горячую, взволнованную речь Гребешкова. С первых же слов он понял, что встретился с уличающей его критикой и, следуя давно приобретённому уменью, сразу морально рухнул на колени.
— Верно, товарищ Гребешков! — стонал он. — Правильно! Не продумали мы! Не додумали… Бить нас надо… Прорабатывать и поносить!
— Это уж я не знаю, как у вас будет, — мрачно говорил Семен Семенович, — только нехорошо это.
— Нехорошо? — зашёлся в крике Петухов. — Только нехорошо?! Безобразие это! Чорт знает что! Фу, гадость какая.
Он почти рыдал. Было грустно и Гребешкову — было жалко даром потраченного пыла.
Петухов посмотрел на поникший седой хохолок Гребешкова и печально сказал:
— Вот только людей жалко…
— Каких людей? — спросил Семен Семенович.
— Заказчиков, — ответил Петухов. — Они из-за наших ошибок страдают… — И машинально он добавил: — Мало они нас бьют, мало! Ведь месяц уже ждут.
— Как месяц? — удивился Семен Семенович. — Почему?
— Брюк ведь не хватало, — пояснил Петухов. — Пар по десять в день приносят, не больше. Пришлось копить. Целый месяц не гладили ради сегодняшнего дня… Я всем назначил на завтра. Завтра придут люди, а брюк нет. Хорошо это? Нет, товарищ Гребешков, это плохо!
— Но я ведь уже выгладил, — растерянно сказал Семен Семенович.
— А я все опять измял, — вздохнул Петухов. — Готовил вам фронт работы… Недопонял! Проявил недомыслие!
И он уже взял разгон для новой истерики, но Гребешков перебил его:
— И в кабинах сидят?
— Сидят, — подтвердил Петухов. Он поднял на Гребешкова молящий взгляд и спросил — Надо вернуть людям брюки? Как вы считаете?
— Надо! Обязательно надо! — решительно сказал Гребешков.
— Вот и по-моему надо! — радостно согласился Петухов.
— Хорошо, — сказал Семен Семенович. В его голубых глазах сверкнула решимость, седенький хохолок взметнулся вверх. — Хорошо! Я выглажу! Только теперь уже не для процентов!
И он вышел из кабинета директора.
Семен Семенович вернулся в цех. Душа его была опустошена, напрасно затраченное вдохновение не возвращалось. Тем не менее он работал, долг и злость подгоняли его. Утюг каждый раз вскакивал на подставку с сердитым лязганьем, брюки мелькали в воздухе, свирепо поблескивая пуговицами и зловеще хлопая карманами.
Семен Семенович торопился. В куче мятых брюк нельзя было определить, какие именно принадлежат несчастным страдальцам, сидящим тут же, в репсовых темницах, единственным способом удовлетворить их — было выгладить весь запас.
Темп нарастал! Так или иначе, пусть даже против воли Гребешкова, рекордный день продолжался.
Товарищ Петухов метался из зала в цех, из цеха в зал. Он подгонял Гребешкова, успокаивал посетителей, наскоро каялся и диктовал секретарше список отличившихся рядовых работников. В верхней части списка, над фамилией Гребешкова, была оставлена пустая строчка на усмотрение начальства.
И тут произошла катастрофа.
Это были последние минуты смены. Уже начали раздавать выглаженные брюки клиентам. Маша Багрянцева, сердито скрипя пером, подписывала квитанции. Товарищ Петухов уже диктовал секретарше рапорт о рекордной выработке. Все было прекрасно!
Именно в этот момент в зал влетел бледный Гусааков.
— Позор-скандал! — крикнул он. — Штаны кончились!
— Что? — холодея, переспросил Петухов. — Как кончились?
— Не рассчитали! — пояснил Гусааков. — До рекорда не хватает двух пар!
Когда у фокусника проваливается коронный номер, он идет на все.
— Снимай! — скомандовал Петухов своему заместителю и начал рвать с себя штаны. — Снимай, не жалей!
Секретарша ахнула и закрыла лицо руками. Но Петухов не обратил на неё внимания. Он величественно вышел из своих брюк, подошёл к окну и патрицианским жестом запахнулся в портьеру.
— Продолжаем! — сказал он секретарше. — Пишите: «Несмотря на все трудности, рекордный показатель в тысячу процентов был достигнут ровно за восемь часов…»
И снова Гусааков прервал его. Он возник, как привидение, в белом плаще, из-под которого торчали голые волосатые ноги, перехваченные под коленями пёстрыми резинками.
— Не хочет прекращать! — заявил он, растерянно стуча по хронометру. — Говорит: доглажу последнюю пару… А рекорд уже есть, и время кончилось! Я обсчитался — не хватало всего одной пары…
— Прекратить! — взвизгнул Петухов. — Я приказываю! Точность прежде всего, никакого очковтирательства!