Гребешкова силой оторвали от утюга и привели в зал. Он очень устал. Ноги подкашивались, в глазах мелькали какие-то ёлочки и полоски. Он рассеянно оглядел своего завёрнутого в портьеру директора и почему-то не удивился.
— Все! — утомлённо сказал он. — Можно раздавать! Только надо ещё одну!
Но Петухов перебил его:
— Не надо! Вы выполнили свой долг? Выдали тысячу процентов нормы? Хорошо это? Это прекрасно, товарищи!
— Но там… — попытался вставить Гребешков, указывая в сторону цеха, — там…
— Там, — торжественно подхватил Петухов, — сегодня родилась наша и ваша слава! Надо ли вам от неё отказываться?
— Нет… — начал было Гребешков.
— Вот и я думаю, что не надо! — подхватил Петухов. — Пусть ваша слава…
— Горит! — воскликнул Гребешков.
— Вот именно горит! — согласился Петухов и вдруг почувствовал, что пахнет палёным.
— Так я и знал! — горестно вскрикнул Семен Семенович.
Он вырвался из рук Гусаакова и бросился в цех.
Горячий утюг, от которого его оторвали, остался стоять на последних, сверхплановых брюках.
Пахло палёным. Это горели брюки Петухова.
Глава одиннадцатая
МИРАЖ
Быть может, случалось вам бывать на тех маленьких праздниках в небольших учреждениях, когда в скромном зале убираются столы и часть канцелярских стульев расставляется торжественным партером, а другая часть ставится против первой и, отделённая столом под красной скатертью, становится президиумом, и половина маленького учреждения садится в президиум, а вторая половина в партер. Быть может, любовались вы тогда задней стеной залика, по-праздничному украшенной всеми накопившимися в учреждении знаменами: от полотнищ с золотым шитьём «Лучшему предприятию промкооперации» до транспарантов с клеевой надписью «Добро пожаловать, дорогие родители!».
Именно так выглядел сейчас зал ожидания комбината бытового обслуживания.
Стол президиума был покрыт скатертью. Скатерть, в свою очередь, была покрыта пятнами. Пятна как бы свидетельствовали о том, что комбинат ставит интересы клиентуры выше своих собственных. На пятнах были художественно расставлены графины с водой, в том числе и пресловутый стеклянный налим.
Сотрудники комбината в праздничных костюмах, тщательно отутюженных в домашних условиях, заполняли зал. Среди них были гости: несколько представителей от клиентов в свежевычищенном платье; мятый фотограф, видимо, только ещё налаживающий связи с комбинатом; директор районного баино-прачечного треста, в который входил комбинат, и, наконец, Варвара Кузьминична в праздничном чёрном шуршащем платье.
Председательствующий Гусааков встал за торжественным столом, звонко огласил описок рекомендуемого президиума и, от радости забыв проголосовать, объявил:
— Прошу оглашенных товарищей занять места в президиуме!
Половина комбината поднялась и пересела то ту сторону стола.
Варвара Кузьминична в последний раз одёрнула на Гребешкове пиджак и, легонько подтолкнув мужа в сторону президиума, незаметно перекрестила спину.
Гребешков неумело протискался на место, оставленное ему между Петуховым и представителем треста.
Он не хотел приходить на это собрание. Но вчера вечером сам товарищ Петухов, испугавшись за судьбу комбинатского рекорда, приехал к нему домой и стал поднимать вопрос на принципиальную высоту.
— Не будем давать общих оценок! — говорил он. — Но вы лично своё дело сделали? Сделали. И товарищи ваши тоже. Какое же право вы имеете отнимать у своих товарищей честно заработанную ими славу?
Гребешков молчал.
— Подойдём с другой стороны, — предложил Петухов. — Должны мы объяснить общественности принципиальное значение вашего рекорда?
— Должны, — с неожиданной решительностью согласился Гребешков.
— Вот и я считаю, что должны! — радостно подтвердил Петухов, и вопрос был решён.
И вот сейчас Семен Семенович, сидя за столом президиума, тщательно пытался скрыть своё волнение.
Гусааков предоставил слово Петухову. Фотограф из первого ряда моментально нацелился в него и щёлкнул. Петухов встал, откашлялся и начал с воды. Он пил так, как будто решил залить долго бушевавший внутри него огонь тщеславия. На этот раз он действительно испытывал полное удовлетворение своей деятельностью и уверенность в своей судьбе.
Он выпил два стакана воды и приступил к речи профессионально, начав с привычной самокритики.
Затем плавно переехав с критики ошибок прошлого на анализ нынешних достижений комбината, Петухов, наконец, подошёл к своей главной теме — к причине сегодняшнего комбинатского праздника.