— Вуй, но не сразу… — опять заметался мистер Дилл.
— Одну минутку, господа, — решительно поднялась мисс Джексон. — Ваши слова, — обратилась она к Гребешкову, — произвели на меня глубокое впечатление. Если вам все равно, я пойду в институт.
— Хорошо, — сказал Гребешков. — Сейчас?
— Сейчас у меня лёгкий грипп. Но это на пару дней. Если вы не возражаете, через два дня, в пятницу…
— В два часа, — уточнил Гребешков.
— В два часа, — охотно подтвердила мисс Джексон. — До свидания и не сердитесь на нас. И Дилла тоже запишите к профессору. Да, да! Он придёт, — выразительно глядя на Дилла, улыбнулась мисс Джексон. — Он ведь думал, что вы для себя лично… А если для человечества, это меняет дело.
— Да, да, это меняет… — задумчиво подтвердил мистер Дилл. — В пятницу, ровно в два, я приду, мистер Гребешков, и можете вытягивать из меня все что угодно.
— Благодарю вас, — официально сказал Гребешков. — Примите и прочее…
Хозяева с официальной любезностью проводили гостей до двери.
На улице Дилл тихо шепнул мисс Джексон:
— Благодарю вас, Патти. Я вёл себя, как дурак.
— Как полный идиот! — охотно подтвердила мисс Джексон.
— Вы правы, — продолжал Дилл. — Сейчас главная задача — как можно скорее вывезти наше бессмертие домой. Там оно будет нашей личной собственностью. И мы пока не должны возбуждать никаких подозрений у Гребешкова. А то он попытается задержать нас.
— Да, да, — согласилась мисс Джексон. — Мы сговорились с ним на пятницу, значит мы попробуем уехать в Штаты не через неделю, как собирались, а послезавтра, в четверг.
— И, значит, — Дилл нежно улыбнулся, — значит, сегодня, только сегодня, и притом немедленно, мы должны окончательно уточнить наше семейное положение. Не будем же терять времени!
Он галантно помог своей невесте войти в автомобиль, осторожно усадил её на кожаные подушки переднего сиденья и бережно закрыл дверцу. Автомобильная дверца захлопнулась пленю и солидно, как дверь несгораемого шкафа.
Глава четырнадцатая
ФЕДОР БАКЛАЖАНСКИЙ ДЕЛАЕТ ПРЕДЛОЖЕНИЕ
Билет до станции Горловка лежал в кармане Баклажанского. Мучительная, всклокоченная ночь предшествовала решению ехать в Донбасс. Всю ночь скульптор спорил сам с собой, со своим творческим «я». К утру они договорились.
Наскоро позавтракав, Баклажанский пошёл на телеграф и послал по адресу, оставленному товарищем Чубенко, разорительную «молнию».
«Много думал зпт долго колебался зпт решил тчк Хочу видеть шахтёров тчк Хочу знать шахтёров тчк Хочу лепить абзац Верить ли приглашению зпт остаётся ли оно в силе зпт не будет ли мой приезд неожиданным зпт мешающим зпт наконец зпт никчёмным тчк Могу выехать послезавтра скорым тчк Не знаю зпт как быть
Баклажанский».
|Через два часа пришла ответная «молния» из Горловки:
«Жду Чубенко».
Сборы заняли все утро. Вещей было много. Он едет надолго. Может быть, на год, на два. Он упрям. Он не вернётся без новой «Угольной композиции». Только шахтёрская группа. Он поставит на своём.
Теперь оставалось самое главное. Оставалась Катя.
И Баклажанский снова решился.
Отъезд на долгий, бесконечно долгий срок давал ему право ещё раз напомнить ей о своей любви.
Со времени той несчастной беседы в кавказском ресторане парка они, как бы по немому уговору, не возвращались к этой теме. Но теперь, перед отъездом, он должен сказать ей, что он её по-прежнему любит, для того чтобы она помнила об этом и, может быть, когда-нибудь, пусть очень не скоро, могла бы прийти к выводу, что некогда сумеет создать в себе такое отношение к нему, Баклажанскому, которое по прошествии какого-то времени может перейти в чувство, напоминающее любовь.
Решимость Баклажанского пошла ещё дальше. Местом объяснения он снова выбрал парк культуры и отдыха. Как в творчестве, так и в личной жизни он возвращался к исходной точке, чтобы отсюда начать все сначала, но на новой основе. Это было не упрямство, а упорство.
Когда Баклажанский и Катя подходили к парку, наступал вечер.
Это можно было заметить и по тому, что изящные парковые урны были уже полны бумажными стаканчиками из-под мороженого, и по тому, что к выходу направлялись чинные пары девочек и стремительные мальчишеские пары, а на смену им входили смешанные пары более солидных возрастов.
По мере углубления в парк решимость покидала Баклажанского.
Объяснение в любви — вообще вещь трудная. Объясняться же в любви после того, как вами уже сделано предложение и даже получен отказ, трудно вдвойне.