Сонную тишину кабинета разогнал сигнал вызова. Не глядя на монитор коммуникатора, Ряхлов нажал клавишу ответа.
– Мой капитан, прибыли курсанты с гауптвахты, – доложил дежурный по уровню.
– Через пять минут вместе с командирами крыльев ко мне.
Откинувшись на спинку кресла, Ряхлов полюбовался своим отражением. Придав лицу строгое выражение, поправил липучки песочного комбеза, ласково погладил ромбики звания. Вызвав наброски скорбного рапорта в холодной подсветке дисплея, начал "про себя" репетировать речь.
Свистнули отъезжая створки, и в открывшуюся дверь вошел командир восточного крыла лейтенант Колосовский. Коренастый молодой человек с ярко выраженным волевым подбородком и глубоко посаженными голубыми глазами, лейтенант, за глаза прозываемый "Кол", славился твердостью характера и немногословностью. Чемпион батальона по стрельбе из импульсного пистолета, в жизни он был довольно спокойным человеком, но в критических ситуациях умел превращаться в настоящий ураган. Среди курсантов поговаривали, что при схватке за "Кратер слез" он десять минут один сдерживал прорыв трех тяжелых "азиатов"…
Уважение, которое испытывали курсанты к своему лейтенанту, граничило с фанатичной преданностью, что коробило самолюбие Ряхлова и сказывалось на их взаимоотношениях – Ряхлов терпел лейтенанта так же, как памятник голубей.
Следом за Колом в канцелярию юркнул другой командир крыла, засидевшийся в своем звании лейтенант Анисимов, метко прозванный курсантами "Симой". Первое, что бросалось в глаза при взгляде на лейтенанта, – это кукольное лицо с широко распахнутыми детскими глазами. Весь такой округлый, он создавал впечатление нарисованного хомячка. Но первое заблуждение моментально разбивалось тяжелым басом Симы, от которого перепонки неподготовленных слушателей опадали шелухой, а от смысла гневной отповеди наступало непреодолимое желание застрелиться, дабы добровольно прекратить мучения, настолько жестоко ошибшейся природы.
Вошедшие следом за ними курсанты организовали у двери строй, а за столом расселись офицеры.
– Господа курсанты, согласно уставу Наемного Русского Батальона и мнению психологов, и преподавателей, с прискорбием должен сообщить, что я и командиры крыльев рассматриваем процедуру перевода вас в Обеспечение, – с места в карьер начал речь капитан, – все наши воспитательные методы себя исчерпали. Дабы ускорить процесс, вы должны написать рапорта о добровольном переводе, – удовлетворенно хмыкнув, Ряхлов поднял взгляд близко посаженых глазок, – ведь за годы обучения в Учебном Корпусе вы не добились не защитили ни одной ступени, – перейдя к сути, скривился он будто выпил уксуса, – Дыбенко, вы провалили все зачеты по теоретическим дисциплинам. Не сдали на допуск к самостоятельной работе. Сломали два имитатора в тактическом классе…
Прочитав пометки в личном деле Косяка, замялся, подбирая пристойные выражения, затем, видимо найдя нужные слова, он придав лицу нейтральное выражение прокомментировал:
– Курсант Косяков неуспеваемость практически по всем дисциплинам. Неплохие показатели по взрывчатым веществам да и только… Но на фоне постоянных конфликтов с сослуживцами, ваше вызывающее поведение, нарушение формы одежды, несоблюдение правил безопасности, – беспомощно разведя руками, Ряхлов перевел взгляд на последнего курсанта в строю.
Презрительно скривившись, при взгляде на стекла его очков, процедил:
– Курсант Черепков у вас полная непригодность к службе в наших рядах. По теоретическим наукам у вас успеваемость на достаточно высоком уровне, но что касается практических занятий – картина плачевная. Физическая подготовка неудовлетворительная, Коммуникабельности – ноль. По обращениям в лазарет – побили количество арестов Косякова.
Придавая лицу печальное выражение, капитан театрально упал в кресло.
– Так что, господа курсанты, дальнейшее пребывание в соединении считаю нецелесообразным, – запустив по столу прозрачные пленки, с уже проявленными текстами рапортов, задушевно изрек, – для экономии вашего и нашего времени, подписывайте рапорта.
Прозвучавшие в ответ слова Косяка прозвучали диссонансом в стройном теле капитанской симфонии и стали полной неожиданностью, как для самого капитана, так и для равнодушно молчавших офицеров.
– Мой капитан, разрешите… поговорить наедине.
Лицо уже праздновавшее победу, медленно скисло, и Ряхлов поднял на Косяка полный недоумения взгляд. Резко поднявшись с кресла, подошел к курсантам. Сверля каждого взглядом, он пытался угадать причину такой просьбы.
Дыба сверлил пространство невинным взглядом младенца, Череп отводил глаза в сторону и сосредоточенно рассматривал увлекательную настенную голограмму, на которой Ряхлов получал первое офицерское звание от командующего.
Приняв строевую стойку, Косяк неподвижно застыл пред опешившим командиром и поедал того преданным взглядом. И только сейчас Ряхлов вдруг заметил правильно и аккуратно затянутые комбезы, согласно уставу расположенные знаки различия, аккуратные стрижки, даже знаменитый гребень ирокеза, коим так гордился Косяк, был убран под срез берета.
– Господа, прошу покинуть канцелярию – возвращаясь к креслу, бросил через плечо. – Косяков, остаться.
В коридоре ожидая Косяка, Дыба делился с дежурной сменной впечатлениями о прелестях "губы", а Череп скромно помалкивая, перетаптывался рядом. Вдруг нарушая вязкую тишину расположения роты, из аппендикса коридора ведущего в канцелярию, послышалось шипение закрывшейся двери и сразу на ним дробный топот ног бегущего человека. Вылетевший в длинный коридор курсант ликовал. Косяк с разгона запрыгнул Дыбе на шею, без слов давая понять результат состоявшегося разговора. Радостную весть, с хмурой миной, подтвердил вышедший из за угла Лом, совсем не разделявший охватившую троицу радость. Еще бы, получить под команду такой "подарок" как экипаж "отбраковки" – приятного мало.
– Вы – экипаж номер 13. Помещение проживания укажет дежурный, – сухо проговорил он, протягивая чип инф-носителя, – здесь ваши планы занятий. Зачет по теории – через месяц, практику – сдадите на второй, зачет на допуски – третий. Успехов.
* * *
Выпроводив ухмыляющегося дежурного, троица окинула просторное помещение предназначенное для их проживания скептическим взглядом. Обрывки оптоволокна, торчащие из стен и потолка засохшими сучьями старого дерева, начавшая похрюкивать климатическая установка, "дерганное" освещение – все свидетельствовало о том, что в кубрике уже вечность никто не жил. Отложив в сторону кофры с личными вещами, троица приступила к наведению общего порядка. Буквально через час пыльной работы помещение заблестело вновь отмытыми стенами, вычищенными лежаками. Под конец починили бытовой контроллер, заставив его выполнять помимо нудного гудения еще и положенные по инструкции функции. Каждый украсил свою стену той голограммой, что ему больше нравилась. Дыба закачал лесной пейзаж, Косяк мучился с режимом смены голографий разнокалиберных красоток, пышными прелестями отвлекающих Черепа от настройки футуристического пейзажа далекой планеты.
Вспомнивший о важности момента Косяк, извлек упаковку напитков. Разбросав товарищам по банке, принял торжественную позу и гнусаво передразнил интонацию капитана:
– И только из соображений экономии средств Батальона я иду навстречу вашему предложению. Я не возражаю против формирования экипажа с предложенным составом, – перестав, гримасничать продолжил: – Ну… выпьем за экипаж!
Дыба, не дождавшись продолжения, сделал глоток:
– Ну, а как сделал то предложение?
– Череп правильно нашептал, – отдав должное умозаключениям "очкарика", Косяк отсалютовал ему пластиковой банкой. – Когда вы вышли, он с ногами сидел в личном деле. Ну я и сказал, что если он меня выпрет, то прилетит дед… и на хрен всех порубает, а если он даст шанс попасть в экипаж, то дед сделает из него майора, может даже полкана за заслуги дадут. Тут-то он и спекся.
– А что, действительно прилетит? Или скажешь он раньше про деда не знал? – спросил Дыба.