— Хорошо для начала, товарищ командир, но нужно поскорее обучить как можно больше людей, время не терпит, — сказал он, глядя прямо в глаза мастеру.
— Что-нибудь новое с фронта? — тревожно спросил Шатилов.
— Пока ничего, но вон посмотри.
Мимо них двигалась аллея деревьев. Это был второй эшелон за сегодняшнее утро. Он резко отличался от первого. Листья запылены, ветки кое-где срезаны, вагоны повреждены. Сквозь пробоины в бортах тонкими струйками сочилась мелкая криворожская руда. Шатилов закусил губу.
До войны Крайнева частенько раздражали теснота и загроможденность заводской площадки у цеха. Теперь он совсем другими глазами смотрел на территорию завода. Вот здесь, за штабелем слитков, подходящее место для стрелкового отделения, а вон там, где стоит большой чугунный ковш с отбитой кромкой, надежное укрытие для станкового пулемета. Картина боя на заводе явственно вставала перед его глазами.
Он вошел в цех. На третьей и четвертой печах плавки были выпущены одновременно. Бригады заправляли печи, готовясь к следующим плавкам. Сталевары сами взялись за лопаты и работали так, что остальные еле поспевали за ними. Куча заправочного материала у третьей печи быстро уменьшалась.
Крайнев сразу включился в обычный круг забот. В цехе он тотчас забывал обо всем, кроме работы.
Но спокойное настроение вскоре было нарушено. Пришли Теплова и Матвиенко и рассказали о том, что они побывали в больнице, где лежали двое рабочих, раненных при вчерашней бомбежке. Один из них — старый канавщик — был очень плох: осколок бомбы попал ему в кишечник, и после сложной операции больной лежал без сознания. Второй — подручный Сашка из бригады Никитенко — быстро пришел в себя после легкой контузии, и врач разрешил выписать его из больницы.
Глаза у Тепловой были красные. Крайнев внимательно посмотрел на нее.
— Плакала, Сергей Петрович, — просто сказала она, подтверждая его догадку. — Там тяжелее, чем здесь. Там жены, дети — и все плачут. В цехе переносишь все легче. Здесь как на войне, а там…
— Вы все же перестаньте ходить в цех во время бомбежек.
— Благодарю за совет. Я хожу в цех не как ваш секретарь, а как секретарь комсомольской организации. Что же, по-вашему, ребята будут головой рисковать, а я — дома отсиживаться? Хорош был бы секретарь, да еще кандидат партии!
— Вы давно кандидат партии?
— Месяц назад получила кандидатскую карточку.
— А вы почему, Сергей Петрович, до сих пор беспартийный? — неожиданно спросил Матвиенко.
Крайнев нахмурился. Теплова поняла, что затронули его больное место. Сергей Петрович молчал, дымя папиросой, а Матвиенко терпеливо ждал ответа.
«В самом деле, почему он не в партии?» — думал Матвиенко.
Простой в обращении, решительный и прямой, начальник цеха сразу завоевал симпатию и доверие коллектива. Матвиенко помнил, с каким облегчением вздохнули рабочие, когда Крайнев сменил Вальского. С приходом нового начальника прекратились ругань и споры на рабочей площадке, резко уменьшились взыскания. На третий день после приемки цеха он пригласил к себе председателя цехового комитета и секретаря комитета комсомола и высказал им свое удивление по поводу недостаточного размаха социалистического соревнования в цехе. Они быстро договорились о совместной работе. Когда стало известно, что Крайнев — беспартийный, все были очень удивлены.
«Исключили за что-нибудь», — подумал тогда Матвиенко.
— Видите ли, Михаил Трофимович, — после долгого молчания произнес Крайнев, — для того чтобы быть в партии, надо иметь не только большевистские убеждения, но и большевистский характер.
— А каким вы представляете себе этот характер? — спросил Матвиенко.
— Большевистский характер — это твердость и чистота алмаза, — ответил Крайнев. — И мне кажется, коммунисты в массе — все равно что частицы углерода в железе, частицы, которые превращают железо в сталь.
— Так чего же не хватает у вас, Сергей Петрович? — прямо спросил Матвиенко. — Чистоты или твердости?
Вопрос был поставлен так, что на него нужно было или не отвечать, или ответить с такой же прямотой. Крайнев решил ответить.
— Твердости у меня нет, Михаил Трофимович, выдержки маловато.
— У вас нет выдержки? — удивленно спросил Матвиенко. Он сразу вспомнил, как уверенно и четко работает Крайнев и как спокойно он ведет себя во время бомбежек.
— Нет, — со вздохом подтвердил Крайнев, — вспомните мое поведение на рапорте с Шатиловым, в кабинете у директора. Сдерживаюсь, сдерживаюсь, а потом непременно сорвусь. «Шибко взрывчатый», — как говорили про меня ребята в школе. Вот эту «взрывчатость» не вышибли из меня ни армия, ни втуз, ни комсомол. Тянусь я к партии, расту, но мое представление о том, каким должен быть человек, носящий высокое звание коммуниста, растет быстрее, чем я сам, опережает меня. И я чувствую себя недостойным этого высокого звания.