– И местные жители думали, что духи будут её есть?
– Так духи и ели…
– Господа, тише! – шипел на расшалившихся офицеров Кошко, – вы нас демаскируете…
– Почему? – делал брови домиком Герарди, – мы же говорим по-немецки!
– Да, но материтесь-то вы по-русски! – вздыхал непьющий сыщик…
– Господа! – подал голос Щетинин, когда Гучков начал с подозрением осматривать салон в поисках тех, кто не любит буров, – а не соизволите ли прогуляться в купе? Я хотел бы предложить партию в вист!
– Ну как не уважить человека после такого витиеватого приглашения? – покорно кивнул командир группы.
– Только, если можно, бегом, – прошипел на ухо кутилам Кошко.
– Всемилостивейший государь, – заметил Гучков. – Мы – контуженные. Посему, высочайшей милостью от бега освобождены. Правда, милорд?
– Зрите в корень, ваше сиятельство, – ещё раз кивнул Герарди.
– Тогда ползком, но только быстро! – подхватил под руки подопечных Кошко, тревожно оборачиваясь на остальных обитателей вагон-салона, с явным интересом разглядывающих “великолепную четверку”.
– Любезный! – притормозил у тамбура командир разведгруппы, – почему так долго стоим? Когда двинем на российскую границу?
– Не могу знать, – пожал плечами проводник, – но думаю, что теперь не скоро…
– А что так? Дрова закончились? – пьяненько прыснул в кулачок Гучков.
– А вы что, не знаете? – удивился проводник, – в России – революция!…
Глава 4 Госсовет и комплот – днём ранее
Граф, общественный и государственный деятель, почётный член Императорской Академии, ближайший советник императора Александра I, Михаил Михайлович Сперанский (по отцу – Васильев) получил свою фамилию при поступлении во Владимирскую семинарию не случайно. «Sperare» по латински – надеяться. Государственный Совет – главное детище Михаила Михайловича, создавался в полном соответствии с приобретенной фамилией графа и тоже был надеждой – на создание справедливого демократического общества, как основу всеобщего процветания и согласия.
Безусловная демократичность Госсовета Российской империи заключалась в том, что его членами могли стать любые лица, вне зависимости от сословной принадлежности, чина, возраста и образования. Предполагалось, что учреждение объединит самых бойких, прогрессивных и профессиональных, без оглядки на происхождение. Прекрасная задумка! Беда была в том, что членов Государственного совета назначал и увольнял император, и только его личное представление о вышеперечисленных качествах имело значение. Добивало хорошую идею то, что за результаты своей работы члены Госсовета не несли вообще ни малейшей ответственности. Не удивительно, что в результате неразборчивой кадровой политики Госсовет очень быстро превратился в синекуру для приближённых к престолу, в этакий элитарный клуб, где можно было ненапряжно порассуждать о политике, экономике и заодно учесть свои собственные, насквозь шкурные интересы.
Однако в морозный зимний день 1901 года Госсовет собирался совсем в другом настроении. События последнего месяца напрочь выбили высших чиновников империи из привычной благодушно-созерцательной колеи. Атмосферу заседания можно было смело использовать для генерации электричества. Последние, пока ещё полуофициальные известия из Германии о наличии польской сделки, прорвали плотину привычной сдержанности, породили водовороты и цунами и их энергия вот-вот готова была выплеснуться из стен Высокого Собрания на бескрайние просторы России.
Вот уже сто лет Польша была любимой мозолью империи. Принципиальным отличием от всех других приобретений было достаточно высокое развитие завоеванных территорий, превышающее уровень подавляющего большинства провинций метрополии. Кроме того, своими западными границами польские владения упирались в еще более развитые, а следовательно – более привлекательные, чем в России – немецкие земли.
Естественно, что в таких условиях поляки категорически не хотели становиться русскими, искренне считая их дикарями и варварами, гуннами, разорившими «сверкающий град на холме». И через сто лет после раздела Польши они продолжали относиться к западно-русским землям, как к своему достоянию. Территория, которую русские, в свою очередь, воспринимали как колыбель собственной государственности и культуры, была для поляков важнейшим геополитическим трофеем, обеспечившим золотой век Речи Посполитой. Идея восстановления Польши «в границах 1772 года» до всех ее разделов – с восточной границей по линии Смоленск – Киев прочно владела умами практически всей польской элиты.