Сейчас эти люди наверняка влезли в это дело по локоть.
Интересно, а как выглядит Милакар? Носит ли еще бородку? Не побрился ли наголо, как всегда обещал, чтобы опередить неминуемое облысение?
О-хо-хо…
Материнское чутье подсказало Ишил — поворотный момент пройден. Возможно, она поняла это еще раньше сына. Что-то изменилось в ее лице, острые черты едва заметно смягчились, как бывает с портретным наброском, когда художник растирает пальцем излишне резкие линии.
Рингил вскинул голову, перехватил ее взгляд, закатил глаза и состроил гримасу.
— Нет! Нет! — Он даже поднял руку. — Нет и нет.
Его мать молча улыбнулась.
На сборы много времени не понадобилось. Рингил влетел в комнату, прошелся рассерженным ураганом, бросил в дорожный мешок с десяток вещей — в основном книги.
Спустившись в бар, он снял висевшие над камином палаш и ножны. Кое-какой народец уже собрался — прислуга и постояльцы, — и знавшие его вытаращились удивленно, когда он взял меч. Рингил подержал на весу ножны, впервые за долгое время покинувшие почетное выставочное место. Ощущение было странное, он уже и позабыл, какие они легкие. Вытащил клинок, поднял к свету, прищурился, скользнув взглядом от рукояти до острия, и вдруг поймал себя на том, что никакого реального смысла в этом жесте нет — чистая показуха. Настроение сразу изменилось. С уголка рта сползла ухмылка, и пришло нежданное, полузабытое ощущение легкости.
Он закинул ножны и меч за спину, повесил на руку мешок и вернулся в столовую, где уже убирали со столов. Хозяин, встретивший его с подносами в обеих лапищах, изумленно вылупился.
— Куда это ты собрался?
— Смена декораций, Джеш. — Рингил передвинул мешок на плечо и похлопал хозяина по мясистому бочку. Словно погладил окорок. — Отбываю на пару месяцев. Пережду зиму в Трилейне. Думаю, к весне вернусь.
— Но, но… — Джеш замялся, пытаясь уравновесить беспокойство должной мерой вежливости. — Я к тому… как насчет твоей комнаты?
— Сдай ее кому-нибудь. Если сможешь.
Чаша вежливости качнулась и пошла вверх.
— А твои счета?
— Ах да. — Рингил поднял палец, извиняясь за забывчивость, и подошел к ведущей во двор двери. — Мама?
Джеш остался у двери, пересчитывая деньги с гораздо меньшим воодушевлением, чем следовало бы ожидать, учитывая задействованную в данной операции сумму. Рингил последовал за окружавшей Ишил пышной свитой и, забравшись в карету, оказался в непривычной роскоши. Стены и дверцу покрывал тканый шелк, оконца были застеклены, а с потолка свисал небольшой изящный фонарик. Две расположенные одна напротив другой лавки были достаточно широки и длинны, чтобы служить при необходимости кроватями, и завалены мягкими подушечками. Из-под лавок выглядывали мягкие подставки для ног. В углу стояла плетеная корзина с флягами и кубками. Сидевшая в другом углу Ишил облегченно вздохнула, когда появилась последняя из фрейлин.
— Наконец-то! Не пойму, что ты здесь нашел. Эти местные, по-моему, неделями не моются.
Рингил пожал плечами, однако спорить не стал. Мать была недалека от истины. В такой глуши, как Гэллоус-Уотер, горячая ванна считалась немыслимой роскошью. А купание в ледяной реке не представлялось соблазнительной перспективой.
— Знаешь ли, после того как лига ввела налог на бани, многие потеряли интерес к личной гигиене.
— Я всего лишь хочу сказать…
— Не надо. Эти люди — мои друзья.
Мысль наткнулась на затерявшуюся в этой лжи крупицу истины, как зубы на косточку в мякоти плода. Рингил остановил закрывавшую дверцу фрейлину, приподнялся и, подавшись вперед, ткнул пальцем в бедро возничего. Тот вздрогнул от неожиданности и, вскинув руку с хлыстом, обернулся с явным намерением покарать обидчика. Увидев, однако, кто дотронулся до него, бедняга побледнел и уронил руку, словно отрубленную.
— О боги! Простите, ваша милость. Простите… — Слова теснились у него в горле. — Я не хотел… то есть… думал… Простите…