Ни лекарь, ни Гвен ничего не успели ей сказать — она сделала пару уверенных шагов вперёд и взглянула на почерневшую ногу, причём взглянула безо всякого отвращения или испуга.
— Да уж, тут и правда только пилить… — заметила шингстенка, чуть нахмурившись. — Что вы ему дали?
— Ваша светлость, я не думаю, что… — начал лекарь, но Гвен посмела его прервать:
— Маковый отвар, — ответила она. — Он может немного ослабить боль.
— Но не до конца. Начнёте пилить — он будет вертеться, и тогда отрезать ногу будет куда сложнее. Давайте я его подержу, — предложила баронесса Кассия.
В шатре повисла тишина — слышалось лишь тяжёлое, прерывистое от тревоги дыхание раненого воина.
Лекарь смотрел на баронессу не меньше минуты, и в его взгляде сложно было прочитать что-то определённое. Он будто оценивал шингстенку: насколько она сильна, насколько ловка, чтобы справиться с мужчиной, пусть и раненым и напоённым маковым отваром? Однако Гвен понимала, что им сейчас не помешает любая помощь: людей лекарям жутко не хватало, а раненых после штурма было много… Сама она, конечно, тоже могла бы подержать воина, чтобы не дёргался и не мешал резать, но лекарю от неё всё-таки понадобится помощь несколько иного рода. А баронесса Кархаусен к тому же была воительницей, то есть наверняка превосходила по силе многих обычных женщин и, наверное, справилась бы с ослабленным мужчиной…
— А вылечить его гангрену своей магией вы не можете? — вдруг спросил лекарь тихо.
Баронесса лишь покачала головой.
— Многие переоценивают мои лекарские способности, — отозвалась она.
Тогда лекарь молча кивнул, и Кассия, почему-то снова улыбнувшись Гвен, пошла за ним к раненому.
***
Здесь, на севере, приближение зимы ощущалось особенно остро. Дни становились всё короче, а ночи пугали кромешной темнотой и резким холодом, который по утрам оседал на траве ледяной росой, а иногда даже инеем. А ведь только-только закончился рукшеиссентябрь и до зимы оставалось не менее шести седмиц…
— Когда выпадет снег и начнутся морозы, нужно будет что-то делать с этим всем, — вздыхал Генрих, из окна замка оглядывая лагерь под стенами. Солдаты кучковались возле костров, подбрасывая в них дрова и протягивая руки к огню.
— Тут кругом ещё остались нетронутые врагом деревни, а чуть северо-восточнее стоит небольшой ремесленнический город, — успокаивал его лорд Джеймс, не убирая с лица тёплую покровительственную улыбку. — Он почти не пострадал. Так что расселимся… Нам бы только о планах противника узнать, — хмурился он в задумчивости, — и уже в соответствии с ними строить собственные. Фарелльцы сейчас сосредоточили свои силы на северной границе и далеко от неё не отходят. Надо бы идти туда, но сколько человек нам брать с собой, а сколько отправлять на отдых в деревни и город?
Разведчики действительно постарались хорошо и разузнали, что после поражения под Лейтом остатки фарелльских войск бежали к северным границам, к пограничным крепостям, которые были захвачены раньше всех. Возможно, они ждали подкрепления и готовились принимать бой или, напротив, собирали силы, чтобы снова атаковать… Генрих и лорд Джеймс рассчитывали выпытать более точные данные у пленного фарелльского рыцаря, но тот уверял, что ничего не знает. Клялся, что он всего лишь покорный слуга своих короля и герцога… Что ему было поручено просто держать Лейт и в случае чего бежать на север, а что планировалось потом, он действительно не знал…
Хельмут неплохо понимал по-фарелльски, однако в душу и мысли пленника залезть не мог, оттого и был не в силах понять, лжёт он или говорит правду. Поэтому предпочёл стоять молча.
Фарелльца держали в одной из башен замка, в маленькой тесной комнате. Обнаружив это, начитавшийся рыцарских романов Хельмут несколько удивился — он ожидал, что пленника бросят в подземелье, в сырые и холодные темницы… Но как выяснилось, в Лейте вообще не оказалось ничего такого — замок стоял на скалистой местности, где копать подземелья было бы почти невозможно. Однако лорд Джеймс, заметив его удивление, понимающе усмехнулся.
— В Эори есть подземные темницы, — сообщил он, — но и Эори, как можно понять, намного старше Лейта, его архитектура несколько… устарела, — признал он с явной неохотой, — как устарели понятия о том, как следует содержать благородного пленника.
А этот пресловутый благородный пленник, оправдываясь и заикаясь, вдруг как-то очень прозрачно намекнул, что вёл переговоры с Вильхельмом — и Хельмут не выдержал.
— Ты не смеешь говорить такое о наших людях! — вспылил он, поднимаясь и нависая скалой над фарелльцем.