Нанося удар за ударом, он ощущал, как верхняя часть груди начинает саднить от раны, но не обращал внимания. Клинки звенели и скрежетали, и теперь уже врагу приходилось отпрыгивать, пригибаться и уворачиваться от меча Хельмута. Его самого поражала эта невесть откуда пробудившаяся ярость: словно она зрела внутри, ждала, росла и в миг ранения вырвалась изнутри вместе с кровью… Об осторожности и попытке сберечь себя ради сестры он уже позабыл.
В какой-то момент противник не выдержал этого напора и рухнул навзничь. Хельмут прицелился и ударил в шею: бригантину он бы не пробил, а вот шея под шлемом оказалась обнажена — кольчужная бармица съехала, оставив плоть незащищённой.
Хельмут провёл рукой по лбу и огляделся. Кажется, его отряд нёс совсем ничтожные потери, солдаты падали редко: краем глаза он видел стонущих раненых и навек замолчавших убитых — с распоротым животом, с перерезанным горлом, с копьём в груди (видимо, хозяин копья не успел его извлечь, будучи тут же убитым). Фарелльцы же постепенно отступали от лагеря, однако его отряд мешал им окончательно дать дёру — приходилось сражаться, отбиваясь ещё и от тех, кто напирал со стороны лагеря. И Генрих сейчас оставался где-то там, в лагере, в самой гуще событий… Там, где битва кипела ещё сильнее, где крови лилось в десять раз больше, где смерть срезала свой ужасный урожай чаще и щедрее…
Удивительно, что Хельмут вспомнил о Генрихе только сейчас. Увлечённый сражением, он отбросил прочь все переживания, в том числе и беспокойство за друга… И теперь это беспокойство вдруг вспыхнуло в его груди — прямо там, где кровоточила свежая рана. Поэтому он чуть не пропустил удар внезапно наскочившего противника.
Держать меч двумя руками было уже не так удобно, а одной орудовать полуторным клинком Хельмут умел не очень хорошо. К тому же у него не было щита. Поэтому, превозмогая боль, он покрепче сжал рукоять; один его удар враг принял на щит, от другого уклонился… Он приблизился, Хельмут, не теряя времени, чуть наклонился и рубанул противника по ноге, чувствуя, как щит одним из верхних углов задевает раненое плечо… Чёрт возьми, он ведь так без руки останется! От злости Хельмут раззадорился и ударил по ноге ещё раз. Фареллец вскрикнул и упал — если бы барон Штольц вовремя не сделал шаг в сторону, то поверженный враг увлёк бы его за собой вниз.
Рука ныла и кровоточила, отчего Хельмут скрипел зубами, однако поддаваться слабости нельзя — битва ещё не окончена. Вокруг мелькало множество солдат, как фарелльских, так и, слава Богу, драффарийских: они хорошо держали оборону, вовремя успев избавиться от луков и схватиться за мечи и копья.
Хельмут помнил о своём долге: сделать отступление врага наиболее трудным и пропустить сквозь решето мечей и копий как можно меньше фарелльцев.
Кого-то ему удалось уложить верным ударом в живот — противник попытался атаковать его, замахнулся фальшионом для удара и получил своё. Кто-то задел краем клинка его ногу; Хельмут почувствовал, что под коленом будто что-то загорелось, но поначалу не обратил на это внимания, а когда расправился с противником, распоров ему щёку лезвием меча, разорвав бармицу и проткнув шею, то обнаружил, что по икре и щиколотке стекала густая багровая струя.
Если бы он так и остался при луке, то вряд ли получил бы такие раны… Но глупо было надеяться, что ему и его отряду удалось бы отсидеть всю битву в можжевеловых кустах, пуская стрелы во врага. Их заметили, и это закономерно. А Генрих поручил ему очень важное дело, которое Хельмут теперь не имеет права провалить.
Хотелось верить, что Генрих получил меньше ран — и что он вообще жив…
Хельмут вздохнул — не без труда, ибо лёгкие уже разрывало от усталости, а волосы лезли в лицо, и ноги едва держали. Оставалось лишь молиться, чтоб хватило сил на хотя бы ещё одного противника…
Тот оказался ловким мечником. Прикрываясь щитом, он нанёс резкий удар, но Хельмут отразил его — сталь искристо звякнула, хлестнув по ушам. Затем ему удалось задеть бедро противника, кровь оросила гладкий сверкающий набедренник, однако фареллец каким-то образом устоял на ногах. Хельмуту подумалось, что он просто не добрался до артерии, и поэтому следовало бы нанести ещё один удар по бедру — между кольчугой и набедренником у воина был просвет, в который так хорошо можно ударить…
Это и оказалось для Хельмута роковой ошибкой.
Пока он целился в бедро противника, тот без дела не стоял: сначала он пребольно толкнул его щитом в плечо, а когда Хельмут пошатнулся, едва ли не взвыв от вновь вспыхнувшей боли… Тогда он почти перестал понимать, что происходит. Голова, и без того ноющая от усталости и адского шума, буквально вспыхнула такой болью, какой он доселе не ощущал никогда. По виску и щеке тут же потекла густая струя горячей крови, ещё одна быстро застила глаза, но свет вокруг померк явно не от этого…