— Неужели только один герцог Вэйд? — недоверчиво протянул Хельмут.
Генрих снова помрачнел и отвёл взгляд, украдкой касаясь серебряной застёжки на плаще, словно она сейчас интересовала его больше всего на свете. Почему он так усердно уходит от ответа?
— Нет уж, ты скажи, — встревожился Хельмут, стараясь не обращать внимания на внезапно пробудившуюся боль в груди. — Что со мной станется, в конце концов? Я уже потерял своего хорошего друга, а ты остался жив — больше мне терять некого и нечего.
Как же он, чёрт побери, ошибался в тот момент…
— Баронесса Кархаусен, — глухо сказал Генрих и сглотнул.
Внутри у Хельмута что-то оборвалось. Ему показалось даже, что сердце перестало биться и мгновенно покрылось коркой льда, что жар, так усиленно терзавший его нутро, резко превратился в жгучий холод… Он чувствовал на себе пронизывающий взгляд Генриха, полный сострадания и чувства вины, но не решался взглянуть на него. Всегда нелегко приносить такие вести — никогда не знаешь, что будет с человеком, которому ты сообщил о смерти его близкого. Совсем недавно Хельмут ощутил это на себе, когда отправлял письмо Хельге с вестью о том, что Вильхельм умер. Но тогда было легче — он не видел лица сестры, не видел её взгляда, её слёз и дрожащих пальцев… Хотя запросто мог представить.
И теперь Хельмут прекрасно понял, почему Генрих так не хотел говорить ему о смерти Кассии. Но откуда он узнал, что эта девушка была по-своему важна для него? Хельмут приосанился, нервно сглотнул, изо всех сил стараясь скрыть своё состояние, отчаяние и страх, и нарочито небрежным тоном спросил:
— И зачем ты так берёг меня от этой новости?
— Будто я не видел, что ты с ней сдружился, — пожал плечами Генрих, наконец взглянув на него.
Удивительно, конечно, — как он всё-таки это заметил? Оставалось лишь понадеяться, что о том, что они с Кассией делали, Генрих не догадывался…
— Всё-то ты знаешь, — вздохнул Хельмут, уже не видя смысла скрывать, насколько смерть шингстенки опустошила его и раздавила.
Но ему всё-таки не верилось. В глубине души он не мог принять то, что её больше нет. Она ведь была такой… такой живой… Она любила жизнь и явно не собиралась с ней расставаться. Она была такой уверенной в себе, дерзкой, острой на язык, улыбчивой и храброй… Кто бы мог подумать, что скоро это всё заберёт старая ведьма с косой? Что эти светящиеся жизнелюбием синие глаза навсегда закроются, а покрытая веснушками кожа станет ледяной и безжизненной?
Представив Кассию мёртвой, Хельмут поёжился — от страха перед тем, как легко всё цветущее и яркое может склониться перед ледяным дыханием смерти.
— Да, ты прав, мы с ней, по крайней мере, были хорошими знакомцами, — выговорил он глухо, чувствуя, как Генрих кладёт руку на его плечо. Ему хватило сил на благодарный взгляд и слабую улыбку. — И она, кажется, испытывала ко мне симпатию, которую я вынужден был оставить безответной…
— Прости.
Хельмут тут же пожалел, что сказал это при Генрихе. Однако он неправильно подобрал слово от волнения: он не был вынужден оставлять без внимания симпатию Кассии — он попросту не хотел как-то на неё отвечать. Да, она была очень хорошей, очаровательной, забавной… Да, она помогла ему, и не раз. Хельмут доверил ей свою тайну, на тот момент ещё особо не зная её, и Кассия не подвела, никому ни слова не сказав о Вильхельме. Это доказывало, что она была хорошим человеком.
А ещё она происходила из дворянского рода, была красивой и умной, умела управляться с мечом и стрелять из лука… Баронесса Кассия Кархаусен могла бы стать идеальной женой для Хельмута, если бы не была язычницей.
И если бы не погибла.
Он в очередной раз сглотнул, ощутив в горле мерзкий горький ком.
— Она… она ещё здесь? — Генрих посмотрел на него недоуменно, и Хельмут добавил: — Её тело уже отправили в Шингстен?
— Конечно, отправили. — Генрих снова сжал его плечи, заставляя лечь, но Хельмут не послушался. Вместо этого он сам обнял друга, обхватив его талию, но тут же отпрянул и зашипел — застёжка его плаща задела рану на груди Хельмута. — Извини, — тут же встревожился Генрих, отстраняясь и кладя руки на колени. — Я забыл о твоей ране.
Это было неудивительно — бинты на груди скрывала рубашка.
— Да прекрати же ты извиняться! — закатил глаза Хельмут.
— Это ведь я отправил тебя туда, — выдохнул Генрих, покачав головой. Пальцы его задрожали, и он сжал ими край плаща. — Может, останься ты в лагере…
— Кто знает, что было бы, если бы я остался, а не отправился в тыл обстреливать этих сукиных детей, — процедил Хельмут сквозь зубы. Его внезапно одолела злость — на фарелльцев, которые так подло, по-крысиному напали, которые убили герцога Вэйда и Кассию… на Генриха тоже — за то, что винил себя. — Вдруг я бы вовсе не выжил? Вдруг я бы не отделался так легко и лишился бы ноги или, что хуже, руки?