— Чертовски, — отозвался он, не убирая пальцев от лица. — После поражения в битве я вообще не… не знаю.
Хельмут молчал и продолжал переминаться с ноги на ногу — от холода и от волнения, — не зная, что ему делать и говорить. Казалось, один неверный жест, одно неверное слово — и друг кинется на него в ярости и попросту придушит: сейчас он был похож на затаившегося хищника, которого очень легко вывести из равновесия и тем самым обречь себя на гибель.
— Варден в чём-то прав — план сложный, — продолжил Генрих. Его голос звучал глухо и чуть слышно дрожал. — И лорд Джеймс всегда мне говорил, что нет ничего лучше простого плана: иначе кто-то обязательно что-то напутает, не поймёт, и тогда обязательно жди провала. Но здесь… Я не знаю, как всё упростить. Нападать в лоб мы не можем. Нам надо застать их врасплох.
Интересно, а что делает лорд Коллинз сейчас, на северо-западе, за Белыми лесами? Как продумывает свои планы, как атакует и защищается? Хельмут мог бы порассуждать об этом вслух, но понял, что это не лучшая идея.
— Я, в конце концов, делаю всё, что в моих силах, — добавил Генрих. — Но вдруг этого мало? Вдруг я ошибаюсь, и эта ошибка будет стоить слишком дорого? Мы ведь уже проиграли один раз…
«Мы проиграли не из-за тебя», — хотел сказать Хельмут, но осёкся. Нет, про Вильхельма надо молчать. Что-то мешало этим словам сорваться с языка, а мысль быстро тонула в бесконечном потоке других, не менее гнетущих мыслей.
— Всего один раз, — сказал Хельмут, присаживаясь на краешек стула, стоявшего рядом со стулом Генриха, и чуть склонился. — Мы ещё возьмём реванш, вот увидишь. Покажем им, чего стоим.
Генрих почему-то не ответил — наверное, слова Хельмута его не очень воодушевили.
— А от усталости обычно помогает уединиться с лагерными девушками, — ляпнул он вдруг, неожиданно для самого себя. — Одну или даже двух позвать в шатёр на ночь — с утра как рукой снимет, поверь.
— Я не сплю со шлюхами, — невесело усмехнулся Генрих и наконец убрал пальцы от лица. — Но если тебе это помогает — хорошо. Ты, кстати, как? Это же вроде была твоя первая битва?
Хельмут кивнул и откинулся на спинку стула. Если до этого он ощущал в душе какую-то весёлость, вспомнив о шлюхах и их удивительной способности дарить не только плотское удовольствие, но и прекрасное ощущение забытья, то теперь это прошло.
Он старался не думать о тех чувствах, что оставила битва в его душе. Его занимали более важные мысли: что делать после поражения, как спланировать реванш, как утешить друга, стоит ли рассказывать ему о Вильхельме… Но в глубине души то и дело вспыхивал страх, смешанный с болью и жалостью к себе. Он видел поистине пугающие вещи и теперь пытался забить их куда-то в глубину сознания, но сейчас, после вопроса Генриха…
Он вспомнил битву, вспомнил этот водоворот смерти и ужаса, который затягивал в себя любого — и простых солдат, и рыцарей, и опытных воинов, и новичков вроде него… Было так шумно, громко, оглушающе, кажется, сама земля стонала под ногами и копытами коней, против воли глотая всё новые и новые потоки людской крови. Хельмут помнил эти безумные взгляды — никогда он не видел таких глаз у людей, а тут… Что-то противоестественное было в самой сути битвы и войны, что-то, чего люди, высшие существа и венцы творения, делать не должны. Но всё равно делали.
— Я… да ничего, — приврал Хельмут. — Тут уж ничего не поделаешь, надо привыкать.
Генрих недоверчиво покачал головой.
— Если тебя что-то гложет, ты можешь сказать мне, — с лёгкой обидой в голосе произнёс он.
— Спасибо, — улыбнулся Хельмут, поправляя фибулу, скрепляющую плащ на груди. — Думаю, я справлюсь. — Он сглотнул. — Возможно, не будь битва проигранной, мне было бы лучше, потому что это ощущение, когда ты велишь отступать, разворачиваешься и бежишь, и кажется, что сзади тебя преследует настоящая лавина…
— Или как будто сама смерть дышит тебе в спину, — добавил Генрих, не глядя на него.
Хельмут лишь кивнул в ответ. Всё-таки нечего распускать сопли: он ведь воин, совсем взрослый мужчина, поэтому нельзя позволять себе жаловаться и плакаться.
— Но есть и хорошее. В каком-то смысле мне даже стало легче. После… после Агаты, — добавил Хельмут сдавленным голосом — называть имя бывшей невесты было неприятно, будто он глотал что-то горькое. — Я, кажется, понял, что вообще-то ни капли её не любил.