— Я думаю, ничего страшного, если миледи сама составит договор, — подал голос он, — а вы, почтенная госпожа, вместе со своим соседом лишь подпишете его. Но всё это будет уже после замера участка.
— Позвольте узнать, сколько времени это всё может занять? — смущённо улыбнулась Магдалина, выдав явно заученную фразу — слишком уж она отличалась от живой речи женщины: она то глотала гласные, то употребляла особые, свойственные лишь простолюдинам слова, да и интонации у неё были своеобразные…
— Думаю, не очень много, — сказала Кристина. — Людей в городе осталось мало, большинство мужчин ушло на войну, и просителей у меня не так много, как раньше было у моего лорда-отца. Поэтому насчёт участка можете не переживать — вскоре он будет ваш.
Когда Магдалина, пылко поблагодарив её несколько раз, ушла, Кристина позволила себе расслабиться — села свободнее и сбросила с ног узкие туфли.
— По-моему, я неплохо справилась, — заявила она.
— Нужно быть строже, миледи, — покачал головой господин Гленн, и эти слова заставили Кристину ощутить небольшой укол обиды. — Помните, что вы, несмотря на юный возраст, гораздо выше по положению, чем такие, как она.
— Какие — такие? — подняла бровь Кристина.
— Простолюдины.
Она хмыкнула и не ответила. Ей было известно, что род Освальдов сам недалеко ушёл от простолюдинов: ещё прадед мамы был простым солдатом, которого граф Орелл посвятил в рыцари за доблесть и героизм в бою, принял в свои вассалы и наградил небольшим феодом с поместьем — даже не замком. Оттого и брак леди Лилиан и лорда Джеймса был неравным, и все говорили, что дочь простого рыцаря — не пара властителю Нолда… Но они любили друг друга, и им было плевать на чьи-то пересуды. И господину Гленну, видимо, тоже было плевать: он считал себя высокородным дворянином, и, в общем-то, упрекать его тут особо не за что.
— Я просто хотела быть с ней добрее, — сказала Кристина.
— На шею сядут и ножки свесят! — уже громче возразил господин Гленн и пару раз стукнул по полу своей тростью. — Будьте чуть более величественны, более… высокомерны.
Кристина вздохнула. Высокомерия ей никогда не хватало, да она и не считала его наличие необходимым. Можно просто иметь достоинство, уметь себя держать, быть вежливой и внимательной… Но господину Гленну, пожалуй, лучше знать. Наверное.
— Хорошо, в следующий раз я постараюсь быть более высокомерной, — отозвалась она с явной усмешкой в голосе.
***
В конце весны и летом часто пахло гарью, но Хельмут понимал, что сейчас этот запах вряд ли исходил из костров, которые жгут крестьяне. Возможно, в Бьёльне и Шингстене оставшиеся дома люди ещё трудятся и палят прошлогоднюю траву. Но в Нолде… Разве что на южных территориях, которых не коснулась война. А здесь, на северо-востоке, Хельмут и не надеялся обнаружить работающих крестьян, засеянные поля и костры.
Вскоре дым можно было не только почувствовать, но и увидеть. Воздух наполнялся этим дымом, становилось тяжелее дышать — дым ел глаза и горло. Но поворачивать назад, к Клауду сейчас тем более нельзя. Дым свидетельствовал о том, что недалеко творится что-то неладное. Фарелльцы себя выдали — в очередной раз.
Всё время, что прошло после той неудачной битвы, бьёльнцы работали без устали. Приказ Генриха насчёт сторожевых башен был выполнен незамедлительно: буквально за седмицу на указанных местах возвели высокие узкие сооружения с лестницей и площадкой для обзора, на которой помещалось около пяти человек. Впрочем, больше для дозора и не требовалось. Ещё десять человек совершали объезд территорий вокруг каждой башни, а остальные ждали внутри — вдруг потребуется подкрепление или нужно будет готовиться к бою?
Генрих и Хельмут в Клауде тоже без дела не сидели. Не так давно пришёл ответ от лорда Джеймса, который одобрил план своего бывшего ученика и обещал приехать на помощь как можно скорее. Нолдийцы освобождали пограничные территории за Белыми лесами — лорд Коллинз планировал разобраться с этим как можно быстрее, оставить на границах большие вооружённые отряды на случай, если фарелльцы захотят взять реванш, и поехать на юго-восток. После его письма Генрих весь расцвёл: стал чаще улыбаться и шутить, и не было больше этого бескрайнего отчаяния в его взгляде, не было тревоги, из-за которой он закусывал губы и хмурился, не было злости, в первую очередь на самого себя, не было ярости. И Хельмут даже не знал, что больше взбодрило друга: ответа лорда Джеймса сам по себе, его одобрение плана или обещание помощи.