Может быть, раньше он не стал бы так брезговать, но сейчас… Хельмут сам не мог сказать, что изменилось сейчас. Но связь Генриха с Гвен он не мог воспринимать иначе, как предательство.
— Ты так удивлён из-за того, что только что увидел? — усмехнулся друг уголком фарфоровых губ, и Хельмут не мог поверить, что эти губы только недавно целовали кого-то… кого-то другого. — Ты же сам советовал мне лечить страх и неуверенность с помощью… любви. — Он был весел, в голосе его слышалась насмешка, глаза сияли, а Хельмут чувствовал, что сейчас умрёт. — Что-то не так? Скажи, пожалуйста, не пугай меня.
— Ты… — выдохнул Хельмут, чувствуя, как горло снова стискивает спазмом. Он приложил ладонь к горлу, но рука безвольно упала, будто собственное тело отказывалось подчиняться. — Ты тут ни при чём, — выдал он на удивление уверенно. Конечно, это была ложь, и ему хотелось наорать на Генриха, не сдерживая себя, наорать до хрипоты и боли в горле и груди, до слёз и дрожи в коленях, но… Но он совершенно не понимал, в чём ему следует обвинять друга, за что его упрекать. — Я же сказал, я видел Вильхельма… — Хельмут сам не понял, каким образом вообще ему удалось вспомнить об Остхене. Возможно, пронзительный взгляд зелёных глаз Генриха, что были так похожи на глаза Вильхельма, позволил ему поднять из глубин памяти картину: донельзя довольный Уилл спрыгивает с коня, берёт под руку лагерную девку и как ни в чём не бывало проходит в ней в свой шатёр… — Я его видел со шлюхой какой-то.
— Ну, видимо, он приехал раньше тебя и теперь имеет полное право отдохнуть, — пожал плечами Генрих. Только сейчас Хельмут заметил, что шнуровка его тёмно-серой рубашки не была завязана, и раскрывшийся воротник обнажал шею и проступающие ключицы.
Хельмут покачал головой, вспоминая, зачем пришёл.
— Ты не понимаешь? — голос прозвучал пискляво и визгливо.
Генрих покачал головой — он и правда не понимал. Вся весёлость исчезла из его взгляда, на её смену пришло искреннее недоумение.
— Он ушёл к себе со шлюхой. — Хельмут постарался проговорить эти слова как можно чётче. — С лагерной девкой. И он явно не стихи читать с ней там будет и не в шахматы играть.
— Ну да, и что тебя смущает-то? Ты же сам снимаешь шлюх.
— Я не снимаю с тех пор, как… — Он одёрнул себя — чуть не проболтался. С тех пор, как Генрих вернулся с той битвы раненый, с тех пор, как Хельмут осознал, насколько переживает за него… Или даже раньше. С тех пор, как он всё чаще не мог оторвать взгляда от его изумрудных глаз, бледных тонких губ, острых скул и длинных пальцев… Он до сего момента не мог связать эти два обстоятельства: нежелание принимать у себя в шатре шлюх и осознание того, что его лучший друг до дьявольского очарования красив… И вот связал. Но было уже поздно. И это чертовское обаяние его не спасёт. — Да при чём тут я? — продолжил он, повысив тон. — Я расторг помолвку, я абсолютно свободный человек и имею право проводить время так, как хочу! Но Вильхельм дал слово мне, тебе и моей сестре… Он всё ещё носит её кольцо, никаких внезапных отказов от него я не слышал, кажется, он всё ещё не прочь жениться на Хельге, но при этом позволяет себе…
— Он помолвлен, но не женат, — перебил его Генрих, присаживаясь на лежанку. Смотреть на друга сверху вниз было странно, но при этом Хельмут не ощущал себя выше и значимее. Скорее, наоборот — он казался себе беззащитным ребёнком, которого подозрительно спокойный внешне, но крайне обозлённый в душе взрослый сейчас будет отчитывать за споры, а потом даст ремня. Даже несмотря на то, что ребёнок-то, по сути, прав. — Вот если бы женился, то да, тогда с его стороны это было бы не очень порядочно. Но сейчас… я думаю, его особо не в чем винить. Хельмут, ты же видишь, в каком мы положении: война, жестокие битвы, долгие переходы и изнуряющие ожидания… Позволь парню расслабиться. Если ты сам решил отказаться от услуг шлюх — я тебя поздравляю, это достойный шаг, я же не раз тебе говорил, что такие связи до добра не доведут…
— А Вильхельма доведут, стало быть? — саркастически хмыкнул Хельмут, понимая, что усмешка его напоминает скорее хищный оскал.
— Вильхельм меня не слушает — и чёрт с ним, он взрослый, <i>свободный</i>, — Генрих выделил голосом это слово, — человек, который пока ещё может себе это позволить. Через два года он окажется весь во власти твоей сестры, и если он будет изменять ей, она получит полное право расторгнуть брак. Но сейчас это не считается изменой, — заключил он и вздохнул.