Хельмут кивнул. Вильхельм тут же поднёс к губам свой бокал и осушил в несколько уверенных глотков. Кассия говорила, что яд не имел вкуса и запаха и обнаружить его наличие в вине было невозможно. Вильхельм пил совершенно спокойно, не зная, что пьёт собственную смерть, принятую из рук друга.
А Хельмут всё не решался даже взглянуть на свой бокал. Вдруг противоядие не подействует? Или подействует, но плохо, и яд будет убивать его медленно, мучительно, лунами и годами, принося адскую боль? Вильхельм выпил, дело сделано, но если не выпьет Хельмут, то это явно вызовет вопросы… Он поднёс бокал к губам, поводил языком по серебру и вдохнул аромат белого полусладкого. Полноценный глоток делать не стал.
Но Вильхельм этого вроде бы не заметил.
Он поставил пустой бокал на стол, зажмурился…
— Хорошее вино ты достал, — заметил он, поправив воротник рубашки, и тут же принялся за зайчатину. Хельмут выдохнул с облегчением: видимо, не отравлено, можно есть…
Хотя… возможно, Вильхельм оказался таким же предусмотрительным и тоже выпил противоядие перед едой? Хельмут покачал головой. Подобные мысли — признак не вполне здравого рассудка, а живот от голода совсем подвело, сил уже нет… Увидев, как Вильхельм откусил от заячьей ножки кусочек, Хельмут накинулся на другую ножку и обглодал её до чистой кости.
— Да, — растерянно кивнул он, пережёвывая прекрасное мясо. — Да, вино приятное, но… прости, я больше не буду. — Кажется, Вильхельм не заметил, что в бокале его отравителя вина совсем не убивалось. — Ты же знаешь, меня с одного глотка уносит так, что… я до своего шатра не доползу, — усмехнулся он.
— Можешь у меня остаться, если что, — подхватил его смех Вильхельм, подливая себе ещё немного вина, похожего на отравленные слёзы.
«Ты, конечно, похож на Генриха, но не до такой же степени!» — Хельмут чуть не сказал это вслух, но вовремя сдержал себя. Он ведь всего лишь понюхал вино, даже капли не выпил, а мысли уже начали цепляться друг за друга, образуя какую-то кашу, и язык потихоньку развязывался… Или это всё от волнения?
Вильхельм выпил ещё, зайчатина вскоре закончилась, они перешли к рыбе… и чем больше времени проходило, тем более жутко становилось Хельмуту. Он вцепился в свой бокал, хотя пить не собирался, и в волнении смотрел на Остхена. Тот, разомлев от вина, смеялся и что-то рассказывал, в том числе и о Хельге, вспоминая их детские игры и прогулки по саду…
Аппетит резко пропал, хотя Хельмут думал, что сможет съесть ещё по меньшей мере одного целого откормленного зайца.
— Она так хороша, Хельмут, — заявил Вильхельм, будто был первым и единственным, кто знал это. — Я ради неё готов на всё. — «В том числе и на предательство, да?» — Она заслуживает лучшего, целого мира… Это ведь правильно, — покачал он головой, прикрыв глаза. — Ну, то, что мы женимся…
Боже, Хельга будет просто уничтожена его смертью. Она места себе не найдёт. Сколько она будет плакать, и представить сложно… Хельмут почувствовал, как сердце сжимает ледяная боль. Видит Бог, сестра не заслужила таких страданий. Не заслужила терять свою любовь, не заслужила переживать острое чувство потери. Но и быть женой предателя тоже не заслужила. Однако Хельмут помнил, что сообщать ей о преступлении Вильхельма нельзя. Это наверняка принесёт ей ещё больше боли.
Вильхельм кинул в рот виноградину и мечтательно протянул:
— Поскорее бы увидеть её вновь.
Что ж, если верить, что после смерти души влюблённых встречаются в раю… Лучше бы вам не видеться как можно дольше.
Он хотел налить себе ещё, но Хельмут жестом остановил его, сжав руку.
— Завтра битва, — напомнил он. — Хочешь с похмелья на штурм идти?
— Точно, — спохватился Вильхельм. Он, конечно, закусывал, но было видно, что всё же немного опьянел.
Вечер сменялся ночью, становилось холоднее, темнее… и страшнее. Хельмут смотрел на Вильхельма, и дрожь била всё сильнее, и сердце по-прежнему сковывала ледяная жуть. Странная мысль молотом била по разуму. Пока ещё Остхен был жив. Он сидел в своём мрачном шатре, за небольшим дубовым столом, пил вино, поглощал фрукты, смеялся и рассказывал о своей невесте… Он знал, что завтра совершит один из важнейших — и страшнейших — поступков в своей жизни, он рассчитывал добиться богатства и получить во владение обширные земли… Хельмуту было сложно догадаться, о чём думал Вильхельм, когда решался на предательство. Да и не хотел он догадываться.