Она помолчала минуту, а с губ её не сходила эта странная усмешка — горькая, презрительная, болезненная… Густая каштановая прядь упала Кассии на лицо, но девушка продолжала сидеть неподвижно и волос за ухо не убрала. Хельмуту захотелось сделать это, но он сдержался.
— Раньше я очень любила море, — выдохнула Кассия, — а теперь, кажется, никогда не смогу спокойно на него смотреть. Раньше море для меня олицетворяло красоту и силу природы, а сейчас… Сейчас — лишь опасность. И вы думаете, что я каждую ночь воскрешаю в себе эти воспоминания, чтобы вдоволь наплакаться? Но зачем? Наоборот, я хочу об этом поскорее забыть и никогда больше не вспоминать.
Хельмут слушал её, округлив глаза. Он никогда не видел морских боёв, хотя читал о них и примерно представлял, как они могут происходить… Но он впервые услышал о них от очевидицы, а не от хладнокровного хрониста или наполненного романтическим пафосом писателя. Кассия говорила об этом, смотря куда-то вперёд, в стену; а под конец рассказа руки её сжались в кулаки, она закусила нижнюю губу… и больше не сказала ни слова.
Она и правда была сильной, но имела право позволить себе иногда проявлять слабость, и это не могло не вызывать хотя бы уважения.
— Простите, что… — подал голос Хельмут.
Он медленно протянул руку, но Кассия не обратила на это никакого внимания. Тогда он осторожно положил руку на её левое плечо в знак поддержки, хотя касаться её отчего-то было боязно, словно девушка болела заразной хворью. Образно выражаясь, так оно и было: хворью можно считать и магический дар, и её искреннюю веру во множество шингстенских богов — языческих, ложных… Но Хельмут вовсе не брезговал и уже смелее сжал её плечо.
Она вдруг негромко вскрикнула, вскочила, как ошпаренная, и схватилась за плечо правой рукой.
— Простите! — повторил Хельмут, отшатываясь. Неспроста ведь боялся трогать… — Вы ранены?
Сердце заколотилось от волнения и тревоги за здоровье этой девушки. Она же тоже участвовала в битве, тоже подвергала свою жизнь опасности… Если честно, рассказы Кассии о морских сражениях, о штурмах кораблей и смерти в воде и огне Хельмут так и не смог воспринять как правдивые. Но сейчас он понял, что баронесса Кархаусен — не легендарная королева-воительница из старинных нолдийских сказаний. Она — настоящая, живая женщина, которая, тем не менее, владела оружием, участвовала в сражениях… убивала… И вот теперь она ранена, и наверняка это далеко не первая её рана.
Даже как-то слабо верилось теперь, после этого открытия, что Кассия успешно борется со страхом и угнетающими воспоминаниями о пережитых ужасах. Легко было представить её плачущей под одеялом в ночной тишине. Наверняка она просто тихо всхлипывает, чтобы брат её не услышал и не отослал домой… Но наедине с собой рыдает в три ручья, выбивая из себя всю боль, всё отчаяние, а потом стискивает зубы, берёт в руки меч и идёт сражаться дальше.
Хельмут поднялся, но так и не решился приблизиться к ней.
— Простите, ради Бога, я… — Ему было жутко неудобно, что он задел её рану. — Если бы вы только сказали…
— Ничего, — отмахнулась Кассия. — И вообще, с чего вы так вдруг заволновались о моём состоянии?
— Просто… вы же женщина. Вам наверняка тяжелее. — Поймав её недоуменный взгляд, он пояснил: — Мне всегда казалось, что война — не женское дело.
— Да, не женское, — хмыкнула Кассия, отводя взгляд, словно вид голубых занавесок на окне её интересовал сильнее всего на свете. — И не мужское тоже. Это ничьё дело, войны вообще быть не должно… но мы почему-то по-прежнему продолжаем делать это дело, причём хорошо, с рвением, словно нам приятно, хотя на самом деле все, — она окинула взглядом комнату, имя в виду, конечно, не только себя и Хельмута, — все, кого я знаю, страдают из-за него. Вы тоже страдаете — тогда напейтесь и забудьтесь.