— Это очень подлый совет, не находите?
— Вы сами ко мне за ним пришли, — возразила Кассия, пожав плечами. — Если бы хотели чего-то другого — наверняка заглянули бы не ко мне, а к милорду Генриху. Он — советчик получше, чем я. А я… я предлагаю то, что могу, — покачала головой она. — Напейтесь. Забудьте о вашем друге. Забудьте обо всём. Не будет никакого барона Остхена, не будет яда, будете только вы и вино, которым я, так и быть, вас угощу.
— Этим? — горько усмехнулся Хельмут, кивая на бутылку с остатками отравленного белого полусладкого.
— Найду для вас кое-что получше.
Пока она искала ещё одну бутылку в своих сундуках, звеня склянками и шурша мешочками с засушенными травами, Хельмут думал, не сбежать ли ему прямо сейчас. Он не любил алкоголь и не переносил состояние опьянения, но сейчас оно и правда показалось ему долгожданным избавлением. Конечно, потом станет только хуже, но почему хотя бы на один вечер не отвлечься, почему бы не позволить себе забыть о том, что произошло?
Интересно, а что на это сказал бы Генрих?.. Он сам-то выпить не прочь, но пьянеть не умеет, оттого и желание забыться посредством вина может считать неправильным… Впрочем, Хельмут — не маленький и сам разберётся. Выслушивать нравоучения, пусть даже от лучшего друга и человека, вызвавшего в душе такие странные и сильные чувства, сейчас хотелось меньше всего.
Наконец Кассия достала вино — бутылка была побольше, чем предыдущая, из такого же тёмно-зелёного, чуть запыленного стекла. Следом девушка поставила на стол два серебряных кубка — на чашах были выгравированы руны. Хельмут посмотрел на них недоверчиво, но Кассия лишь улыбнулась.
— Не бойтесь, это просто узоры. — Она подняла один из кубков и внимательно его осмотрела. — Они не заговорены.
Хельмут хотел ей верить, а поэтому тут же перестал думать о рунах. Чёрт с ними, хуже уж точно не будет. И когда Кассия налила ему полный бокал бордового ароматного вина, вдруг напомнившего ему густую, фонтаном бьющую из горла Вильхельма кровь, он выпил всё почти сразу, не раздумывая.
***
Было скучно.
Беспокойно, но скучно.
Война и заботы, связанные с ней, настолько контрастировали с редкими часами отдыха, что этот самый отдых казался попросту пустым и бессмысленным времяпровождением. Хотелось что-то делать, чем-то заниматься, что-то решать… Несмотря на то, что Генрих адски уставал и в конце каждого дня попросту валился в постель, не чувствуя ног, ему всё равно было неуютно в минуты покоя. А ведь после битвы прошло всего-то несколько дней, большая часть проблем ещё не решена, и всё это — только начало…
Конечно, свободные минутки можно было бы проводить с Хельмутом, но он почему-то не заходил. Видимо, не хотел отвлекать, видя занятость Генриха.
Посему это время приходилось проводить наедине с собой. Пока не нужно было думать о войне, о последствиях минувшей битвы и планах насчёт грядущих, Генрих думал о кузене. Вильхельм погиб так внезапно и так неожиданно, хотя казалось бы — на войне всегда, в любую минуту стоит ожидать смерти, не только своей, но и своих близких… Но Вильхельм пережил поражение во время первой битвы за Клауд, без единой царапины прошёл вторую, успешно объезжал территории, гонял фарелльских фуражиров и возглавлял дозорных на сторожевых башнях. Всё шло хорошо, как по маслу, так что же вдруг изменилось?
С Генрихом Вильхельм никогда не был так дружен, как с Хельмутом, но всё же между ними всегда существовала прочная родственная связь, обеспеченная ещё их матерями. Поэтому он всегда воспринимал его именно как родственника, двоюродного брата, а потом уже — как друга, причём не очень близкого. Так почему же его внезапная смерть создала такое странное ощущение пустоты в душе? И ещё слабое, но всё же заметное чувство вины — перед тётушкой Аделиной, которая уже наверняка узнала о смерти единственного сына и теперь места себе не находит от горя… Да и перед мамой почему-то тоже… И перед Хельмутом с его сестрой, которые потеряли верного друга и любимого жениха соответственно. Это ведь Генрих решил, что было бы замечательно поженить Хельгу и Вильхельма, которые нравились друг другу с детства… А теперь бедная девушка будет страдать и долго переживать острую боль потери.
Именно поэтому Генрих так жаждал и одновременно боялся встречи с Хельмутом. Не хотел смотреть ему в глаза, не хотел обсуждать то, что произошло, не хотел вспоминать Вильхельма… Конечно, им следовало бы выпить по глотку вина за упокой его души, но делать это с Хельмутом отчего-то было боязно.