Смешно, но, страшась неминуемой расправы, в итоге я все равно прибежал к костлявой старушке с косой... Потому что в тех стенах меня до сих пор ждет казнь; потому что в этих меня ждет голод.
Холодный ветер заставил закутаться в остатки ткани, бывшей когда-то одеждой. Вся в дырах, засаленная, грязная, местами подпаленная помойными кострами. С запахом я уже свыкся, просто перестал реагировать на вонь. Как же низко я пал... С пьедестала сына герцогского советника до подзаборной шавки, побирающейся по помойкам и грязным трактирам. В высших кругах мне прочили блестящую карьеру - я угодил на самое дно.
Рядом закашлялся скрюченный старичок. Бронхит, кажется. Ему судьба отмерила верную дорогу в один конец, так как ни один случайный прохожий на него даже не посмотрит. Скоро умрет здесь же, в грязи. А я рядом с ним. И никто не поможет, никто не спасет. В этих стенах только боль, болезни, голод, страх. Что ж, достойная смерть для труса в бегах.
Я поджал колени ближе, обхватил руками; так теплей. Есть хочется. Голова гудела, горло саднило и драло. Нос улавливал еле заметный запах поганой, подгоревшей пищи - сейчас я согласен был даже на нее. Пусть это будут угли, лишь бы заменить запах тухлятины во рту. И вкус сгнивающих внутренностей.
Мимо мелькали люди. Пробегали кто куда, нарочито сильно спешили, старались исчезнуть за любым поворотом - и даже не столько люди, сколько тени их, безликие, печальные и обреченные. Редкие жители позволяли себе ходить медленно и прямо, гордо, оглядываться по сторонам на камни, угрюмые лица или ряды умирающих бродяг без крова. Здесь выживали, как могли; и если случайность не позволила удачно пристроиться гробовщиком за мелкие гроши, приходилось выкарабкиваться из последних сил самому. Я просто-напросто был никому не нужен, у каждого шатающегося торговца своих забот хватало по горло. Ни я первый, ни я последний - мест в погребальных ямах всем хватит.
Порой мне чудилось, что реальность исчезает за мелкой рябью подпрыгивающих помех, и я предстаю перед дьяволом. Вот только нужен ли я ему? Туда и так выстроилась очередь из моих соседей по несчастью.
Мысли сбились, совершив кульбит и вновь приводя меня в сознание. Тело возвращалось в реальность. Гул, чей-то веселый смех, песни вдалеке и еле уловимый запах алкоголя. Я сижу рядом с трактиром, кажется. Или напротив него... для меня уже не важно. Перед глазами периодически плывет, теряю ощущение окружающего. Улица и прохожие смазываются, будто краски на холсте; крайне отвратная картина бездарного художника. Приходится мотать головой, встряхивая и без того больные мысли, иногда неуклюже ударяться о камень - это помогает привести себя в чувство, на короткое время. И взгляд сфокусировать легче, когда черные пятна перестают распускаться перед глазами немыслимыми фейерверками.
Совсем рядом скрипнула петлями низенькая дверь, и на улицу в прямом смысле слов выпал круглолицый мужичок бордового цвета. Королевский оттенок, надо отметить. Шарообразный, потрепанный, донельзя довольный, ему так хорошо было в этой грязи, что поневоле начинаешь завидовать такому праздничному настроению. Улыбку здесь, пусть даже пьяную, увидеть трудно. На плечах формы поблескивали нашивки, уже замызганные, но узнаваемые, уважаемые; я видел подобные в детстве, рядом с отцом таких блестящих было много.
Мне оставалось лишь безразлично наблюдать за ним, реальность давно перестала вызывать у меня эмоции. В голове выстраивалась цепочка ожидаемых мыслей, отличающихся совершенно не радужным происхождением.
Мужчина был пьян. Это не оспоримый факт, видимый невооруженным глазом. Одежда, хоть и заляпана жиром и огромными пятнами от вина, все же имела более или менее опрятный вид. Шатался он из стороны в сторону знатно, но это была не та профессиональная походка бродяги, выдающая смертника за версту. Спутанное воронье гнездо на голове цвета гнилого помидора напоминало прохожим, что, дескать, когда-то (может, еще сегодня утром) там были кудри. Запах алкоголя, немного отличается от привычного, знакомого, но я никогда не спутаю его ни с чем; на меня он навевал сильные воспоминания, отдающие иллюзией счастливой жизни, уже практически забытой. Самое дорогое вино, пусть с некими горьковатыми нотками. Мой дед был виноделом, и мама каждое воскресенье возила меня на плантации. Эти запахи въедаются в подкорку, даже поганой жизнью их не вытравить; такие яркие моменты не забываются.
Я смотрел на корявую спину в дорогих тканях, слушал мерзкий гнусавый голос и дрожал от отвращения. На грани сознания делал собственные выводы.