Часто в качестве продолжения программы, после осмотра товара и его публичного описания, зачитывали медицинское освидетельствование. Для таких целей на рынке имелись свои врачи. Подобное делалось только по желанию зрителей. Или после того, как становилось ясно, что целиком лот никто не купит. Для того чтобы распродать мясо по частям: один орган в одни руки, не считая парные - безумный закон «Распродажи». Если товар никто не покупал, он автоматически выписывался в большую грифельную доску у сцены. Куда именно их потом отправляют, никто не знает. Ходили слухи, что их в качестве еды подают другим жертвам. Я стараюсь в это не верить.
Однажды я услышал версию, что подобный ужас принадлежит зверям, - они там хозяева, руководят всем этим, отсеивают жертв, выбирают, кому жить, кому умереть. Не знаю, так ли это, и не спешу судить - сейчас я в замешательстве.
- И в этом можно найти удовольствие?
Я резко подскочил. Меня распирало от гнева. Как можно быть настолько бесчувственной и кровожадной, чтобы наслаждаться этим?
Фран отрицательно мотнул головой и успокаивающе покачал руками.
- Ты же слышал Дану: для Госпожи это не развлечение. Дурак я, глупость сморозил.
- А что же тогда?
- У нее есть определенная причина посещать «выставки». Связанная с двумя членами нашей семьи. Ей это нужно, жизненно необходимо.
Он внимательно посмотрел на меня и вздохнул.
- Чтобы не забыть, что значит человечность.
Гнев сменился на непонимание. Как можно посредством боли, крови и чужих страданий помнить о человеческих чувствах? Безумные они здесь все какие-то.
- Я тоже не до конца понимаю, - пожал плечами и снова улыбнулся. - Только знаю точно: сегодня она вернется, скорее всего, не одна. И, надеюсь, в хорошем настроении.
***
В итоге меня поглотила безграничная лень. Фран не позволил помочь, мотивируя это тем, что все еще не доверяет мне. Вылезать из его теплой и просторной одежды я отказался. Мне хорошо и комфортно, остальное не волнует. Он долго ругался, время от времени пытаясь вытащить меня из кофты на три размера больше. В итоге сдался и махнул на все рукой. Думаю, если бы он по-настоящему хотел меня вытрясти, одними словами не обошлось бы. Но он добрый. Даже как-то непривычно.
По словам Франа, сегодня в пещере никого не должно быть. Все разошлись по делам, с ночного дежурства обратно никто не вернется. Мари отпустили навестить свою семью, дали выходной. Я и предположить не мог, что девушка на них работает - звучало как-то странно и фантастично. Я быстрей поверил бы в версию, что ее украли и насильно заперли здесь; это больше вязалось с образом беспощадных зверей. В гостинице остались только сам Фран и я. Ну и еще эта настырная девчонка, которая должна вернуться под вечер.
Мы устали. Он от работы, я от безделья. Фран предлагал мне отправиться поспать часок-другой, но я отказался. Минутная стрелка медленно ползла по кругу, словно в насмешку прилипая к циферблату. Слишком медленно. Время подходило к обеду.
Я рассматривал половые доски, погружаясь в дрему, а Фран переставлял солонки на столе. Воздух вокруг нас закручивался сонной спиралью, словно гипнотизируя сознание. Даже разговаривать не было сил, мы наслаждались покоем. Который, однако, длился не так долго, как хотелось бы.
Дверь не распахнулась; ее просто снесли с петель. От неожиданности мы одновременно подскочили, шарахаясь к противоположной стене. В комнату ворвался косой дождь, холодный ветер и запах плесени.
Нет, это наглость. Она не просто улыбалась - она светилась изнутри и открыто смеялась. Звонкий голос отскакивал от стен, врезаясь в уши. Я впервые видел ее такой. Словно слышал ее по-настоящему.
Мокрая серая фигура на пороге заставила Франа в растерянности встрепенуться.
- Вы же к вечеру хотели вернуться...
Хамира прошла широкими шагами общий зал, миновала лестницу и тонкую перегородку и встала в центре тихой комнаты. И торжественно хлопнула себя по бедру.
- Фран! Готовь быстрее теплое молоко. И кусочки утреннего мяса, пожалуй.
Два раза повторять не пришлось: парнишка рефлекторно рванул к кухонному столу. Девчонка проводила его взглядом и после счастливо уставилась на меня.
Я, конечно, уже подобрел, расслабился, практически обжился здесь. Но все равно относился к зверям с опаской и неким неодобрением. Ко всем, независимо от размера.