Слухи о том, что Коба готовит побег, циркулировали на Кавказе еще весной. 1 мая бывший гимназист Владимир Тер-Миркуров, в тот момент находившийся в Москве, в письме к Степану Такуеву в Киев среди прочих околопартийных новостей сообщил, что «Сосо (Коба) пишет из ссылки и просит прислать денег на обратное путешествие» (см. гл. 18, док. 6). А. В. Островский почему-то счел возможным трактовать эту фразу таким образом, что Коба писал непосредственно Такуеву и Тер-Миркурову и ждал денег от них[152], что, конечно же, неверно. Ни тот, ни другой не принадлежали не только к близкому кругу доверенных лиц, осведомленных о делах Бакинского комитета большевиков, но и вряд ли относились к числу знавших Кобу лично, а Такуев и вовсе был членом «Дашнакцутюна». Тер-Миркуров просто передавал дошедшие до него слухи: в Закавказье судачили о предполагаемом побеге Кобы. Сомнительно, учитывая конспиративный опыт Джугашвили и его соратников, чтобы это была реальная информация о готовящемся побеге. Скорее это было то, чего все ожидали от Сосо-Кобы, ведь на Кавказе и позднее бытовали преувеличенные истории о числе его побегов из тюрем и ссылок.
Иосиф Джугашвили бежал из Сольвычегодска 24 июня 1909 г.[153] (см. док. 19). Существуют два противоречащих друг другу рассказа о том, как это было сделано, Татьяны Суховой и М. П. Крапивиной[154]. Сухова была ссыльной и помогала устроить побег, находилась среди провожавших Кобу. Крапивина – сольвычегодская обывательница из интеллигенции, претендовавшая на соучастие и осведомленность. Крапивина утверждала, что на побег среди земских служащих была собрана весьма значительная сумма в 70 рублей, которую ее муж передал Джугашвили под видом карточного выигрыша, «а за городом, в деревне, у учительниц был ему приготовлен сарафан, и Иосиф Виссарионович, переодевшись крестьянкой, бежал»[155]. Обе детали театрально нелепы. Не было никакой необходимости устраивать инсценировку с картами, когда сама же Крапивина рассказывала, что ее муж встречался с Джугашвили в клубе, что Джугашвили бывал у них в доме, затруднений с передачей ему денег быть не могло. Тем более несуразно и бессмысленно преображение усатого грузина в крестьянку. Очевидно, М.П.Крапивина, делившаяся воспоминаниями в декабре 1944 г., руководствовалась повествовательными приемами, сложившимися к тому времени в советских пропагандистских рассказах о подпольщиках, будто бы ловко и эффектно водивших за нос жандармов. Что касается придуманной ею истории с переодеванием в сарафан, то трудно не увидеть в ней парадоксальный отголосок запущенной самими большевиками пресловутой истории о якобы бежавшем в октябре 1917 г. в женском платье А. Ф. Керенском. В сознании простодушной провинциальной рассказчицы запечатлелась идея, что побег должен быть обставлен переодеванием в женскую одежду.
Рассказ Т. Суховой гораздо проще и реалистичнее. Кое-какие скудные деньги собрали для Джугашвили ссыльные (что, впрочем, не исключает участия местной интеллигенции, учителей и земских служащих). План побега был прост и элегантен. Поскольку полицейские проверяли наличие поднадзорных ссыльных по утрам, утром в день побега (то есть, очевидно, после проверки) Иосиф Джугашвили, провожавшие его ссыльные товарищи Сергей Шпареткин и Антон Бондарев и напросившаяся с ними за компанию Сухова сели в лодку и по Вычегде и затем по Северной Двине доплыли до Котласа, где Джугашвили сел на поезд. К следующему утру провожавшие также по реке вернулись домой, так что их отсутствие не было замечено[156]. Джугашвили полиция хватилась, но он уже получил целые сутки форы (см. док. 17). В конце ноября 1909 г. Джугашвили послал Суховой открытку, подписавшись «Осип». Он передавал привет от «Ст.» – Стефании Петровской, интересовался Антоном и Сергеем (см. док. 18). Это подтверждает описанные Татьяной Суховой подробности побега. Неожиданным, но, возможно, неслучайным был выбор картинки на открытке: репродукция картины немецкого художника Р. Лейнвебера, изображавшая царя Давида, танцующего перед Ковчегом.