Оборудование типографии успели благополучно вынести и вывезти в ту же ночь (см. док. 19). Коба искал новое помещение.
В дальнейшем таинственный незнакомец более не упоминался. Заговорили о том, что о провале типографии предупредила все же наборщица Дуня Козловская, объявившая Бочке и Кобе о своем сотрудничестве с полицией. «Ввиду множества распространившихся в последнее время слухов о провале техники Бакинский комитет решил выпустить прокламацию […] Прокламация написана „Кобой“ и содержит в себе изложение мер, принятых БК для спасения техники и объявление о ряде провокаторов, обнаруженных в среде организации. Таковыми объявляются: бывшие наборщики в типографии – Александр Прусаков, жена его Дуня Козловская, Фирсов Балаханский, Сашка Романинский и Николай Леонтьев», – сообщил агент Михаил 28 сентября (см. док. 19).
Прокламация была отпечатана и распространена 29 сентября. В ней объявлялось, что «в видах пресечения всякого рода ложных слухов и легенд, а также для того, чтобы раз навсегда разочаровать людей, верящих в всемогущую силу провокации», Бакинский комитет решил обнародовать имена провокаторов. Были названы Прусаков и Козловская, причем сообщалось о полученном Бакинским комитетом письме «от Дуни Козловской, где она признается в провокаторстве» (см. док. 20). Кроме них действительно назывались провокаторами перечисленные агентом Фирсов Балаханский, Сашка Романинский (в обоих случаях это не фамилии, а прозвища по названию района) и Николай Леонтьев. Проблема в том, что Бакинское охранное отделение из них признавало своим агентом только Фирсова, который был предупрежден жандармами об опасности (см. док. 19). Но Прусаков и Козловская «не были известны и на службе охранного отделения не состояли» и даже наружного наблюдения за ними не велось и сведений о них никаких не было (см. док. 22). Тифлисские жандармы тоже ничего о них не знали и не могли указать их приметы (см. док. 21).
Таким образом, вся эта история остается непроясненной. Если Козловская действительно объявила Кобе и Мдивани о своем провокаторстве и готовящемся захвате типографии полицией, то почему охранное отделение не считало ее агентом? Если ее заявление было следствием нервного срыва, самооговором (возможным в нервных условиях подполья), то откуда она знала о вполне реальных планах охранки арестовать типографию при печатании следующего номера газеты? Или это была ее случайная догадка? Откуда взялась история про незнакомца, предупредившего Бочку и Кобу? Быть может, они сами поначалу придумали незнакомца, чтобы не пугать рабочих известием об измене в самой типографии? Или, напротив, Коба и Мдивани (или один из них) оклеветали наборщиков, чтобы замаскировать действительно имевшегося у них информатора из сотрудников полиции, а никакого признания Козловской не существовало или же оно было сделано позднее от страха и под давлением? По воспоминаниям Сеида Якубова, о том, что провокатором является Н. Леонтьев, «Алеша получил сведения через охранника, где имели своих людей» (см. док. 24). Примечательно, что сообщение о загадочном незнакомце сделал хорошо осведомленный Фикус-Ериков. Если действительно у революционеров был информатор, то его они должны были сугубо выгораживать. В то же время, поскольку жандармы для маскировки настоящих секретных агентов старались направить подозрения революционеров на кого-то другого, этот информатор мог на самом деле быть источником нужной жандармам дезинформации, ведь Бакинское охранное отделение в донесении Департаменту полиции не назвало Леонтьева своим агентом. Впрочем, последнее также ничего не доказывает, Леонтьев при его бурной биографии мог быть завербован совершенно в другой губернии. А мог никогда не иметь контактов с охранкой и стать жертвой клеветы и подозрительности сотоварищей по подполью.
Как бы то ни было, нужно отметить важное новшество. До этого момента в Баку лиц, заподозренных в провокаторстве, просто заманивали в безлюдное место и убивали, никаких специальных прокламаций на их счет не выпускали. Прусакову и Козловской дали уехать, но опубликовали прокламацию с разоблачениями. Поскольку написана она была Кобой, можно счесть его главной фигурой во всей этой истории. Более того, по воспоминаниям Сеида Якубова выходит, что он же сыграл ведущую роль при разбирательстве с Николаем Леонтьевым. На ночном заседании Бакинского комитета, где обсуждали появившееся подозрение, что Леонтьев – провокатор, сначала постановили «убрать его совершенно», то есть убить, но затем «перерешили, что убрать его в Баку невозможно будет, и если нас арестуют, будут судить как уголовных убийц, и решили его отправить, а потом объявить провокатором» (см. док. 24). В другом варианте воспоминаний Якубов прямо приписывает это рассуждение Кобе: «Он говорил, что если мы примем такие меры в Баку, то мы будучи известны жандармскому управлению по доносу Леонтьева, после убийства немедленно будем арестованы и осуждены как убийцы» (см. док. 25). Еще пару лет назад сомнения в возможности тайно убить кого-либо в Баку вряд ли бы посетили кого-то из революционеров, равно как и опасение прослыть уголовным преступником. Все это вкупе с отказом от убийства провокаторов было новым взглядом на вещи и новым стилем работы.