в том, что пролетариат недостаточно сознателен и недостаточно организован. Это надо
признать. Материальная сила в руках пролетариата, а буржуазия оказалась сознательной и
подготовленной». Из сферы мнимого объективизма, куда пытались укрыться от задач
революции Сталин, Каменев и другие, Ленин перенес вопрос в сферу сознания и действия.
Пролетариат не взял власти в феврале не потому, что это запрещено социологией, а потому, что
он дал соглашателям обмануть себя в интересах буржуазии. Только и всего! «Даже наши
большевики, — продолжал он, не называя пока никого по имени, — обнаруживают
доверчивость к правительству. Объяснить это можно только угаром революции. Это гибель
социализма… Если так, нам не по пути. Пусть лучше останусь в меньшинстве». Сталин и
Каменев без труда узнали себя. Все совещание понимало, о ком идет речь. Делегаты не
сомневались, что, угрожая разрывом, Ленин не шутит. Как все это было далеко от
«постольку-поскольку» и вообще от доморощенной политики предшествующих дней!
Не менее решительно оказалась передвинута ось вопроса о войне. Николай Романов
низвергнут. Временное правительство наполовину обещало республику. Но разве это изменило
природу войны? Во Франции республика существует давно, притом не в первый раз, тем не
менее война с ее стороны остается империалистической. Природа войны определяется
природой господствующего класса. «Когда массы заявляют, что не хотят завоеваний, я им верю.
Когда Гучков и Львов говорят, что не хотят завоеваний, — они обманщики». Этот простой
Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»
85
критерий глубоко научен и в то же время доступен каждому солдату в окопах. Тут Ленин
наносит открытый удар, называя по имени «Правду». «Требовать от правительства
капиталистов, чтоб оно отказалось от аннексий, — чепуха, вопиющая издевка». Эти слова
прямиком бьют по Сталину. «Кончить войну не насильническим миром нельзя без свержения
капитала». Между тем соглашатели поддерживают капитал, «Правда» поддерживает
соглашателей. «Воззвание Совета — там нет ни слова, проникнутого классовым сознанием. Там
— сплошная фраза». Речь идет о том самом манифесте, который приветствовался Сталиным как
голос интернационализма. Пацифистские фразы при сохранении старых союзов, старых
договоров, старых целей — только средство обмана масс. «Что своеобразно в России, это —
гигантский быстрый переход от дикого насилия к самому тонкому обману».
Три дня тому назад Сталин заявлял о своей готовности объединиться с партией Церетели.
«Я слышу, — говорил Ленин, — что в России идет объединительная тенденция; объединение с
оборонцами — это предательство социализма. Я думаю, что лучше остаться одному, как
Либкнехт. Один против 110! Недопустимо даже носить дольше общее с меньшевиками имя
социал-демократии. Лично от себя предлагаю переменить название партии, назваться
Коммунистической партией». Ни один из участников совещания, даже приехавший с Лениным
Зиновьев, не поддержал этого предложения, которое казалось святотатственным разрывом с
собственным прошлым.
«Правда», которую продолжали редактировать Каменев и Сталин, заявила, что тезисы
Ленина — его личное мнение, что бюро ЦК их не разделяет и что сама «Правда» остается на
старых позициях. Заявление писал Каменев. Сталин поддержал его молча. Отныне ему
придется молчать долго. Идеи Ленина кажутся ему эмигрантской фантастикой. Но он выжидает,
как будет реагировать партийный аппарат. «Надо открыто признать, — писал впоследствии
большевик Ангарский, проделавший ту же эволюцию, что и другие, — что огромное число
старых большевиков… по вопросу о характере революции 1917 года придерживалось старых
большевистских взглядов 1905 г. и что отказ от этих взглядов, их изживание совершалось не так
легко». Дело шло, на самом деле, не об «огромном числе старых большевиков», а обо всех без
исключения.
На мартовском совещании, где собрались кадры партии со всей страны, не раздалось ни
одного голоса в пользу борьбы за власть Советов. Всем пришлось перевооружаться. Из
шестнадцати членов Петроградского Комитета лишь двое присоединились к тезисам и то не
сразу. «Многие из товарищей указывали, — вспоминает Цихон, — что Ленин оторвался от
России, не учитывает данного момента и т. д.» Провинциальный большевик Лебедев
рассказывает, как осуждалась первоначально большевиками агитация Ленина, «казавшаяся
утопической, объяснявшаяся его долгой оторванностью от русской жизни». Одним из
вдохновителей таких суждений был, несомненно, Сталин, всегда третировавший «заграницу»
свысока. Через несколько лет Раскольников вспоминал: «Приезд Владимира Ильича положил
резкий Рубикон в тактике нашей партии. Нужно признать, что до его приезда в партии была
довольна большая сумятица… Задача овладения государственной властью рисовалась в форме
отдаленного идеала… Считалась достаточной поддержка Временного правительства… с теми
или иными оговорками. Партия не имела авторитетного лидера, который мог бы спаять ее
воедино и повести за собой». В 1922 году Раскольникову не могло прийти в голову видеть
«авторитетного лидера» в Сталине.
«Наши руководители, — пишет уральский рабочий Марков, которого революция застала
за токарным станком, — до приезда Владимира Ильича шли ощупью… позиция нашей партии
стала проясняться с появлением его знаменитых тезисов». «Вспомните, какая встреча была
оказана апрельским тезисам Владимира Ильича, — говорил вскоре после смерти Ленина
Бухарин, — когда часть нашей собственной партии увидела в этом чуть ли ни измену обычной
марксистской идеологии». «Часть нашей собственной партии» — это был весь ее руководящий
слой без единого исключения. «С приездом Ленина в Россию 1917 года, — писал в 1924 году
Молотов, — наша партия почувствовала под ногами твердую почву. До этого момента партия
только слабо и неуверенно нащупывала свой путь. У партии не было достаточно ясности и
решительности, которой требовал революционный момент».
Раньше других, точнее и ярче определила происшедшую перемену Людмила Сталь: «Все
Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»
86
товарищи до приезда Ленина бродили в темноте, — говорила она 14 апреля 1917 года, в самый
острый момент партийного кризиса. — Видя самостоятельное творчество народа, мы не могли
его учесть… Наши товарищи смогли только ограничиться подготовкой к Учредительному
собранию парламентским способом и совершенно не учли возможности идти дальше. Приняв
лозунги Ленина, мы сделаем то, что нам подсказывает сама жизнь».
Троцкий продолжает: «Лично для Сталина апрельское перевооружение партии имело
крайне унизительный характер. Из Сибири он приехал с авторитетом старого большевика, со
званием члена ЦК, с поддержкой Каменева и Муранова. Он тоже начал со своего рода
«перевооружения», отвергнув политику местных руководителей как слишком радикальную и
связав себя рядом статей в «Правде», докладом на совещании, резолюцией Красноярского
Совета. В самый разгар этой работы, которая по характеру своему была работой вождя,
появился Ленин. Он вошел на совещание, точно инспектор в классную комнату, и, схватив на
лету несколько фраз, повернулся спиной к учителю и мокрой губкой стер с доски все его
беспомощные каракули. У делегатов чувства изумления и протеста растворялись в чувстве
восхищения.
У Сталина восхищения не было. Были острая обида, сознание бессилия и желтая зависть.
Он был посрамлен перед лицом всей партии неизмеримо более тяжко, чем на тесном