Краковском совещании после его злополучного руководства «Правдой». Бороться было бы
бесцельно: ведь он тоже увидел новые горизонты, о которых не догадывался вчера. Оставалось
стиснуть зубы и замолчать. Воспоминание о перевороте, произведенном Лениным в апреле
1917 г., навсегда вошло в сознание Сталина острой занозой. Он овладел протоколами
мартовского совещания и попытался скрыть их от партии и от истории. Но это еще не решало
дела. В библиотеках оставались комплекты «Правды» за 1917 г. Она была вскоре даже
переиздана сборником: статьи Сталина говорили сами за себя. Многочисленные воспоминания
об апрельском кризисе заполняли в первые годы исторические журналы и юбилейные номера
газет. Все это нужно было изымать постепенно из обращения, заменять, подменять. Самое
слово «перевооружение» партии, употребленное мною мимоходом в 1922 г., стало впоследствии
предметом все более ожесточенных атак со стороны Сталина и его историков.
Правда, в 1924 г. сам Сталин считал еще благоразумным признать, со всей необходимой
мягкостью по отношению к самому себе, ошибочность своей позиции в начале революции.
«Партия, — писал он, — приняла политику давления Советов на Временное правительство в
вопросе о мире и не решилась сразу сделать шаг вперед… к новому лозунгу о власти Советов…
Это была глубоко ошибочная позиция, ибо она плодила пацифистские иллюзии, лила воду на
мельницу оборончества и затрудняла революционное воспитание масс. Эту ошибочную
позицию я разделял тогда еще с другими товарищами по партии и отказался от нее полностью
лишь в середине апреля, присоединившись к тезисам Ленина».
Это публичное признание, необходимое для прикрытия собственного тыла в
начинавшейся тогда борьбе против троцкизма, уже через два года стало стеснительным. Сталин
категорически отрицал в 1926 г. оппортунистический характер своей политики в марте 1917 г.:
«Это неверно, товарищи, это сплетня», — и допускал лишь, что у него были «некоторые
колебания… Но у кого из нас не бывали мимолетные колебания?»
Еще через четыре года Ярославский, упомянувший в качестве историка о том, что Сталин
в начале революции занимал «ошибочную позицию», подвергся свирепой травле со всех
сторон. Теперь нельзя уже было заикаться и о «мимолетных колебаниях». Идол престижа —
прожорливое чудовище! Наконец, в изданной им самим «Истории партии» Сталин приписывает
себе позицию Ленина, а свои собственные взгляды делает уделом своих врагов. «Каменев и
некоторые работники Московской организации, например, Рыков, Бубнов, Ногин, — гласит эта
необыкновенная «История», — стояли на полуменьшевистской позиции условной поддержки
Временного правительства и политики оборонцев. Сталин, который только что вернулся из
ссылки, Молотов и другие вместе с большинством партии отстаивали политику недоверия
Временному правительству, выступали против оборончества» и пр. Так, путем
последовательных сдвигов от факта к вымыслу черное было превращено в белое. Этот метод,
который Каменев называл «дозированьем лжи», проходит через всю биографию Сталина, чтоб
найти свое высшее выражение, и вместе с тем свое крушение, в Московских процессах.
Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»
87
Анализируя концепции обеих фракций социал-демократии в 1909 г., автор этой книги
писал: «Антиреволюционные стороны меньшевизма сказываются во всей силе уже теперь;
антиреволюционные черты большевизма грозят огромной опасностью только в случае
революционной победы». В марте 1917 г., после низвержения царизма, старые кадры партии
довели эти антиреволюционные черты большевизма до их крайнего выражения: самый
водораздел между большевизмом и меньшевизмом казался утерян. Понадобилось радикальное
перевооружение партии, которое Ленин — только ему была по плечу эта задача — произвел в
течение апреля.
Сталин, видимо, ни разу не выступил публично против Ленина, но и ни разу за него. Он
бесшумно отодвинулся от Каменева, как десять лет тому назад он отошел от бойкотистов, как на
Краковском совещании молчаливо предоставил примиренцев их собственной участи. Не в его
нравах было защищать идею, если она не сулила непосредственно успеха. С 14 по 22 апреля
заседала конференция Петроградской организации. Влияние Ленина на ней было уже
преобладающим, но прения имели еще моментами острый характер. Среди участников
встречаем имена Зиновьева, Каменева, Томского, Молотова и других известных большевиков.
Сталин не появлялся вовсе. Он, видимо, хотел, чтоб о нем на время забыли.
24 апреля собралась в Петрограде Всероссийская конференция, которая должна была
окончательно ликвидировать наследство мартовского совещания. Около полутораста делегатов
представляли 79 тысяч членов партии; из них 15 000 приходилось на столицу. Для
антипатриотической партии, вчера лишь вышедшей из подполья, это было совсем неплохо.
Победа Ленина стала ясна уже при выборе пятичленного президиума, в состав которого не были
включены ни Каменев, ни Сталин, ответственные за оппортунистическую политику в марте.
Каменев нашел в себе достаточно мужества, чтобы потребовать для себя на конференции
содоклада. «Признавая, что формально и фактически классический остаток феодализма,
помещичье землевладение, еще не ликвидирован… рано говорить, что буржуазная демократия
исчерпала все свои возможности». Такова была основная мысль Каменева и его
единомышленников: Рыкова, Ногина, Дзержинского, Ангарского и других. «Толчок к
социальной революции, — говорил Рыков, — должен быть дан с Запада». Демократическая
революция не закончилась, настаивали вслед за Каменевым ораторы оппозиции. Это было
верно. Но ведь миссия Временного правительства состояла не в том, чтобы закончить ее, а в
том, чтобы отбросить ее назад. Именно отсюда и вытекало, что довершить демократическую
революцию возможно лишь при господстве рабочего класса. Прения носили оживленный, но
мирный характер, так как вопрос был по существу предрешен, и Ленин делал все возможное,
чтоб облегчить противникам отступление.
Сталин выступил в этих прениях с короткой репликой против своего вчерашнего
союзника. «Если мы не призываем к немедленному низвержению Временного правительства, —
говорил в своем содокладе Каменев, — то мы должны требовать контроля над ним, иначе массы
нас не поймут». Ленин возражал, что «контроль» пролетариата над буржуазным
правительством, особенно в условиях революции, либо имеет фиктивный характер, либо
сводится к сотрудничеству с ним. Сталин счел своевременным показать свое несогласие с
Каменевым. Чтоб дать подобие объяснения перемены собственной позиции, он воспользовался
изданной 19 апреля министром иностранных дел Милюковым нотой, которая своей излишней
империалистской откровенностью толкнула солдат на улицу и породила правительственный
кризис. Ленинская концепция революции исходила не из отдельной дипломатической ноты,
мало отличавшейся от других правительственных актов, а из соотношения классов. Но Сталина
интересовала не общая концепция; ему нужен был внешний повод для поворота с наименьшим
ущербом для самолюбия. Он «дозировал» свое отступление. В первый период, по его словам,
«Совет намечал программу, а теперь намечает ее Временное правительство». После ноты
Милюкова «правительство наступает на Совет, Совет отступает. Говорить после этого о
контроле — значит говорить впустую». Все это звучало искусственно и ложно. Но
непосредственная цель была достигнута: Сталин успел вовремя отмежеваться от оппозиции,
которая при голосованиях собирала не более семи голосов.