кадры превратятся во всемогущую бюрократию государства? Сталин об этом вряд ли
задумывался. Он был плотью от плоти аппарата и самой твердой из его костей.
Каким, однако, чудом Ленину удалось в течение немногих недель повернуть партию на
новую дорогу? Разгадку надо искать одновременно в двух направлениях: в личных качествах
Ленина и в объективной обстановке. Ленин был силен тем, что не только понимал законы
классовой борьбы, но и умел подслушать живые массы. Он представлял не аппарат, а авангард
пролетариата. Он был заранее убежден, что из того рабочего слоя, который вынес на себе
подпольную партию, найдутся многие тысячи, которые поддержат его. Массы сейчас
революционнее партии; партия — революционнее аппарата. Уже в течение марта
действительные чувства и взгляды рабочих и солдат успели во многих случаях бурно
прорваться наружу, в вопиющем несоответствии с указками партий, в том числе и
большевистской. Авторитет Ленина не был абсолютен, но он был велик, ибо подтвержден всем
опытом прошлого. С другой стороны, авторитет аппарата, как и его консерватизм, только еще
складывались. Натиск Ленина не был индивидуальным актом его темперамента; он выражал
давление класса на партию, партии — на аппарат. Кто пытался в этих условиях сопротивляться,
тот скоро терял почву под ногами. Колеблющиеся равнялись по передовым, осторожные — по
большинству. Так Ленину удалось ценою сравнительно небольших потерь своевременно
изменить ориентировку партии и подготовить ее к новой революции.
Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»
90
Но тут возникает новое затруднение. Оставаясь без Ленина, большевистское руководство
делает каждый раз ошибки, преимущественно вправо. Ленин появляется, как бог, из машины,
чтобы указать правильный путь. Значит, в большевистской партии Ленин — все, остальные —
ничто? Этот взгляд, довольно широко распространенный в демократических кругах, крайне
односторонен и потому ложен. Ведь то же самое можно сказать о науке: без Ньютона —
механика, без Дарвина — биология на многие годы — ничто. Это верно, и это ложно. Нужна
была работа тысяч рядовых ученых, чтобы собрать факты, сгруппировать их, поставить
вопросы и подготовить почву для синтетического ответа Ньютона или Дарвина. Этот ответ
наложил, в свою очередь, неизгладимую печать на новые тысячи рядовых исследователей.
Гении не творят науку из себя, а лишь ускоряют движение коллективной мысли.
Большевистская партия имела гениального вождя. Это не было случайно. Революционер такого
склада и размаха, как Ленин, мог быть вождем только наиболее бесстрашной партии, которая
свои мысли и действия доводит до конца. Однако гениальность сама по себе есть редчайшее
исключение. Гениальный вождь ориентируется скорее, оценивает обстановку глубже, видит
дальше. Между гениальным вождем и ближайшими соратниками открывалась неизбежно
большая дистанция. Можно даже признать, что могущество мысли Ленина до известной
степени тормозило самостоятельность развития его сотрудников. Но это все же не значит, что
Ленин был «все» и что партия без Ленина была ничто. Без партии Ленин был бы бессилен, как
Ньютон и Дарвин — без коллективной научной работы. Дело идет, следовательно, не об особых
пороках большевизма, обусловленных будто бы централизацией, дисциплиной и пр., а о
проблеме гениальности в историческом процессе. Писатели, которые пытаются принизить
большевизм на том основании, что большевистской партии посчастливилось иметь гениального
вождя, только обнаруживают свою умственную вульгарность.
Без Ленина большевистское руководство лишь постепенно, ценою трений и внутренней
борьбы, искало бы правильную линию действия. Классовые конфликты продолжали бы свою
работу, компенсируя и отметая бесформенные лозунги «старых большевиков». Сталину,
Каменеву и другим фигурам второй категории пришлось бы либо дать членораздельное
выражение тенденциям пролетарского авангарда, либо же попросту перейти на другую сторону
баррикады… Не забудем, что Шляпников, Залуцкий, Молотов пытались с самого начала взять
более левый курс.
Это не значит, однако, что правильный путь был бы во всяком случае найден. Фактор
времени играет в политике, особенно в революции, решающую роль. Ход классовой борьбы
отнюдь не предоставляет политическому руководству неограниченный срок для правильной
ориентировки. Значение гениального вождя в том и состоит, что, сокращая этапы наглядного
обучения, он дает партии возможность вмешаться в события в нужный момент. Если бы Ленину
не удалось приехать в начале апреля, партия несомненно толкалась бы на тот путь, который
Ленин возвестил в своих «тезисах». Сумели бы, однако, другие вожди заменить Ленина
настолько, чтобы своевременно подготовить партию к Октябрьской развязке? На этот вопрос
невозможно дать категорический ответ. Одно можно сказать с уверенностью: в этой работе,
которая требовала решимости противопоставить живые массы и идеи косному аппарату, Сталин
не мог бы проявить творческой инициативы и являлся бы скорее тормозом, чем двигателем. Его
сила начинается с того момента, когда можно обуздать массы при помощи аппарата».
Затем в книге повествование развивается следующим образом: «В течение следующих
двух месяцев трудно проследить деятельность Сталина. Он оказался сразу отодвинут куда-то на
третий план. Редакцией «Правды» руководил Ленин, притом не издалека, как до войны, а
непосредственно изо дня в день. По камертону «Правды» настраивается партия. В области
агитации господствует Зиновьев. Сталин по-прежнему не выступает на митингах. Каменев,
наполовину примирившийся с новой политикой, представляет партию в Центральном
Исполнительном Комитете и в Совете. Сталин почти исчезает с советской арены и мало
появляется в Смольном. Руководящая организационная работа сосредоточена в руках
Свердлова: он распределяет работников, принимает провинциалов, улаживает конфликты.
Помимо дежурства в «Правде» и участия в заседаниях ЦК, на Сталина ложатся эпизодические
поручения то административного, то технического, то дипломатического порядка. Они
Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»
91
немногочисленны. По натуре Сталин ленив. Работать напряженно он способен лишь в тех
случаях, когда непосредственно затронуты его личные интересы. Иначе он предпочитает сосать
трубку и ждать поворота обстановки. Он переживает период острого недомогания. Более
крупные или более талантливые люди оттеснили его отовсюду. Память о марте и апреле жжет
его самолюбие. Насилуя себя, он медленно перестраивает свою мысль, но добивается в конце
концов лишь половинчатых результатов.
Во время бурных «апрельских дней», когда солдаты вышли на улицу с протестом против
империалистской ноты Милюкова, соглашатели заняты были, как всегда, заклинаниями по
адресу правительства, увещаниями по адресу масс. 21-го ЦИК отправил, за подписью Чхеидзе,
одну из своих пастырских телеграмм в Кронштадт и другие гарнизоны: да, воинственная нота
Милюкова не заслуживает одобрения, но «между Исполнительным Комитетом и Временным
правительством начались переговоры, пока еще не законченные» (эти переговоры, по самой
своей натуре, никогда не заканчивались); «признавая вред всяких разрозненных и
неорганизованных выступлений, Исполнительный Комитет просит вас воздержаться» и пр.
Из официальных протоколов мы не без удивления усматриваем, что текст телеграммы
составлен комиссией из двух соглашателей и одного большевика и что этот большевик —