Академия наук на своей мартовской сессии приняла заранее подготовленную резолюцию, в которой институт Иоффе подвергся критике; ему было рекомендовано приложить гораздо больше усилий для того, чтобы обеспечить быстрое внедрение результатов научных исследований в промышленное производство{79}. Иоффе предпринял определенные шаги для укрепления связей института с промышленностью и поддержал оборонные работы, проводимые в институте, — по размагничиванию кораблей и по радиолокации{80}. В то же время он продолжал хлопотать о переводе института из промышленного сектора в Академию наук, в которой он был бы не столь однозначно ориентирован на решение промышленных задач.
V
В 30-е годы ученые, на которых оказывалось все возрастающее давление, должны были демонстрировать свою лояльность партии и государству. Интеллектуальный климат в стране сильно переменился к худшему еще в конце 20-х годов. Академия наук потеряла ту относительную интеллектуальную независимость, которой пользовалась в 20-е годы, и была поставлена под усиливающийся контроль партии и правительства{81}. Сотрудничества с режимом уже было недостаточно, — теперь партия требовала политического и идеологического подчинения. Научные дисциплины попали под контроль группы воинствующих идеологов, требовавших вырвать с корнем любую политическую или философскую «ересь», которая могла бы возникнуть в научных теориях{82}. Эти идеологи требовали для себя права судить о том, являются ли представления, развиваемые в естественных науках, действительно научными. Центральным вопросом соответствующих дискуссий был вопрос об авторитете в науке: кто имеет право утверждать, какая научная теория является верной, — ученые или коммунистическая партия?{83}
Наиболее яркой иллюстрацией того, насколько было опасно такое положение дел, стал разгром советской генетики Трофимом Лысенко, который выступил с далеко идущими утверждениями, основанными на его собственных идеях относительно сельского хозяйства, а своих оппонентов представил как антимарксистов и вообще антисоветски настроенных людей. «Лысенко и… его сторонники… — много лет спустя говорил Семенов, — используя условия культа личности, перевели борьбу с инакомыслящими из плоскости научной дискуссии.в плоскость демагогии и политических обвинений и преуспели в этом»{84}. Одним из методов аргументации, использованных Лысенко, была манипуляция цитатами из трудов Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина в поддержку своих аргументов и «наклеивание ярлыков» — нападки на оппонента с обвинением в антисоветских (политических или философских) взглядах. Чтобы убедить в верности своих идей, Лысенко, смещая акценты в дискуссии, апеллировал в большей степени к политическим авторитетам, чем к научному сообществу.
Не все науки пострадали так, как биология. В физике дело обстояло гораздо лучше, хотя и она не избежала такого рода политического давления{85}. Воинствующие идеологи, объединившиеся с небольшой группой физиков старшего поколения, которые не могли воспринять идеи теории относительности и квантовой механики, нападали на физиков за их нежелание руководствоваться в своих работах принципами диалектического материализма и за «идеализм», присущий квантовой механике[14]. Интеллектуальный уровень таких нападок был невысок, при этом партийные философы и сами расходились во мнениях. Некоторые из них отрицали успехи, достигнутые современной теоретической физикой, на том основании, что они противоречат материалистическим представлениям, развитым Лениным в его книге «Материализм и эмпириокритицизм». Другие полагали, что эти достижения и эпистемологические выводы, которые из них следуют, не только совместимы с диалектическим материализмом, но и подтверждают его полезность как методологического руководства{86}.
14
Этими тремя физиками, не сумевшими приспособиться к новым открытиям, были А.К. Тимирязев, Н.П. Кастерин и В.Ф. Миткевич. См.: