В 30-е годы шли многочисленные перепалки между физиками и философами. Одна из первых таких перепалок случилась на конференции в ноябре 1931 г., когда Яков Френкель ясно дал понять, что не верит в способность диалектического материализма играть в науке роль «поводыря». Френкеля обязали объяснить свою позицию в этом вопросе на собрании партийной группы конференции, и он сделал это в бескомпромиссных выражениях: «То, что я читал у Энгельса и Ленина, отнюдь не привело меня в восторг. Ни Ленин, ни Энгельс не являются авторитетами для физиков. Книга Ленина — образец тонкого анализа, но она сводится к утверждению азбучных истин, из-за которых не стоит ломать копья….Я лично как советский человек не могу солидаризоваться с мнением, вредным для науки. Не может быть пролетарской математики, пролетарской физики и т. д.»{87} Никто из физиков не был столь откровенен и смел в критике диалектического материализма, и два последующих десятилетия Френкель был для партийных идеологов главной мишенью среди физиков. Это положение было опасным и уязвимым, и Френкелю повезло, что он избежал ареста{88}.
Физики использовали различную тактику в борьбе с попытками навязать им диалектический материализм. Некоторые говорили о том, что квантовая механика являет собой пример прекрасного подтверждения диалектического материализма. Другие утверждали, что диалектический материализм и в самом деле мог бы стать руководящим принципом в работе физиков, но что философы слишком плохо знают физику, чтобы суметь сформулировать что-либо полезное. Наконец, некоторые считали, что физики и философы являются экспертами в разных областях и должны поэтому ограничить свою деятельность этими областями{89}. Но какие бы аргументы физики ни использовали, они были едины в своем сопротивлении претензиям партийных философов судить о научных теориях по их соответствию диалектическому материализму.
Солидарность физиков в этом плане проявилась во время подготовки к мартовской (1936 г.) сессии Академии наук. На подготовительном заседании, состоявшемся в январе 1936 г., представитель организационного комитета сессии Г.М. Кржижановский спросил, имеет ли смысл включать в план работы сессии философскую дискуссию. «Мы должны понять, — сказал он, — все ли в порядке [у физиков] в смысле философских установок»{90}. Иоффе отклонил эту идею, аргументируя это тем, что, хотя такого рода дискуссии и полезны, их проведение требует специальной подготовки. Он сказал, что результатом подобной дискуссии на мартовской сессии будет только беспорядок, поскольку физики-теоретики не проанализировали свои теории с точки зрения диалектического материализма, а никто из философов (за исключением Б.М. Гессена, который входил в состав оргкомитета) не знает современной физики.
Доводы в пользу включения философских вопросов в повестку дня конференции были приведены А.М. Дебориным, действительным членом Академии и академиком-секретарем отделения общественных наук. Деборин заявил, что нет сомнения в том, что многие советские физики стоят на «платформе идеализма». Советские физики, говорил он, отстали от реальной жизни и советского мировоззрения. Более того, некоторые из концепций, исповедуемых физиками, особенно такая, как индетерминизм, в философском плане близко подводят их к фашизму. Это был зловещий аргумент, который мог бы иметь весьма неприятные последствия, если бы он был поддержан партийным руководством. Деборин получил определенную поддержку со стороны Б.М. Вула, физика, близкого к партийным кругам. Однако Иоффе, Френкель, Игорь Тамм и Фок решительно отвергли аргументы Вула, и Кржижановский решил не включать философскую дискуссию в программу мартовской сессии.
На сессии было довольно мало политической риторики, тональность дискуссий была практической и деловой[15]. Несмотря на то, что атаки философов на физиков продолжались, а в период «большой чистки» 1937–1938 гг. даже ужесточились, руководство партии не оказывало этим нападкам очевидной поддержки — вплоть до послевоенного времени. Невзирая на давление со стороны идеологов с характерными для них политическими обвинениями и угрозами, советская физика избежала судьбы генетики. Тем не менее идеологическое регулирование отражало недоверие режима к ученым.
Биологов и физиков одинаково критиковали за то, что они мало помогали Советской власти в достижении ее экономических целей.
15
Состоялся, однако, важный и получивший известность обмен мнениями. Игорь Тамм, отвечая на вопрос, заданный ему В.Ф. Миткевичем (одним из физиков старшего поколения, который не принял теорию относительности), следующим образом отреагировал на его замечание. Тамм сказал, что существуют вопросы, на которые невозможно дать разумный ответ, и что одним из таких вопросов может быть вопрос о цвете меридиана, проходящего через Пулково: красный или зеленый? Миткевич на это заметил: «Я спрашиваю моих идеологических противников: какого цвета их меридиан? Цвет моего меридиана достаточно хорошо известен всем здесь присутствующим. Но я думаю, что столь же хорошо известно присутствующим, какого цвета меридиан профессора Тамма. Однако что еще не ясно — так это цвет меридиана Иоффе или Вавилова: красный или зеленый?» Цит. по: