Выбрать главу

Иоффе признал, что некоторые из этих критических замечаний справедливы, но от большинства обвинений защищался. Он заявил, что ошибся в своей оценке положения советской физики и что его замечания были слишком оптимистическими, но он хотел показать, что «в совокупности научной работы у нас есть значительная ценность — и культурная, и народнохозяйственная»{67}. Физиков и в самом деле нужно осудить за то, что они не были настойчивы в отстаивании нововведений, но и со стороны промышленности тоже имело место заметное сопротивление, поскольку она была в большей степени заинтересована в том, что уже было сделано на Западе, чем в предложениях советских ученых. Иоффе привел пример, назвав его типичным. В своих работах по изоляции институт предложил и испытал в качестве материала для промышленности ацетил-целлюлозу. Однако, несмотря на оказываемое разными способами давление на советскую промышленность, она не приступила к ее производству. Только после того, как представители Харьковского электромеханического завода увидели, что изоляцию такого типа изготовляют на предприятиях фирмы «Метро-Виккерс» в Англии, завод приступил к производству этого материала{68}.

Иоффе отверг также предложение Рождественского о том, чтобы связать разные области физики с соответствующими направлениями развития промышленности. Рождественский утверждал, что ядерные исследования могли бы совмещаться с работой по технике высоких напряжений. Иоффе отклонил это утверждение, заметив: «Если вы попробуете распределить физику по его (Рождественского. — Ред.) схеме в этих технических институтах, то я не знаю, чего будет стоить такая физика. И надо сказать, что и высоковольтной технике не поздоровится от того, что она будет находиться под руководством специалистов по атомному делу»{69}.

Кроме этого, Рождественский поднял фундаментальный вопрос о том, почему наука используется в капиталистической индустрии все еще с большим успехом, чем в Советском Союзе. Его собственный ответ на этот вопрос состоял в том, что «в конечном итоге капиталист прекрасно заботится о собственном кармане, отлично умеет покупать ученых и заставлять их работать на себя….У нас, в. социалистической стране, какая коллективная воля заменяет умение капиталиста использовать науку? У нас такого организованного аппарата еще нет, или он действует плохо. Между тем следует настаивать на том, что социализм требует такого аппарата»{70}.

В середине 30-х годов советское правительство, по данным одного исследования, тратило на научные исследования и разработки большую, чем США, часть своего национального дохода{71}. Советское руководство ожидало, что развитие науки принесет осязаемые результаты и проявило беспокойство, когда этого не произошло. Но основное противодействие техническим нововведениям оказывали не ученые, а система экономического планирования и управления, которая была создана в 30-х годах, исходя из политики ускоренной индустриализации. Эта высокоцентрализованная иерархическая система устанавливала ведомственные барьеры между исследованиями и производством и превращала технические нововведения в трудное бюрократическое упражнение. Практика, когда промышленным предприятиям спускались завышенные задания по выпуску продукции, уничтожала стимулы, которые побуждали бы промышленность осваивать новую продукцию или новые технологические процессы, поскольку это могло бы помешать производству и обернуться невыполнением плановых заданий. Помимо этого, готовность инженеров и руководителей производства (которые тоже, как правило, были инженерами) проявлять инициативу была подавлена шахтинским процессом 1928 г. и процессом Промпартии 1930 г., в ходе которых инженеры были обвинены в саботаже на угольных шахтах, расположенных вблизи от г. Шахты, и в заговоре с целью свержения советского режима. Эти процессы сопровождались повсеместными арестами инженеров{72}.

Хронические недостатки сталинской экономики — «командно-административной системы», как ее теперь называют, были подробно проанализированы разными исследователями{73}. Поскольку препятствия, встававшие на пути нововведений, носили систематический характер, Иоффе вряд ли мог отвечать за все неудачи, сопровождавшие внедрение научных исследований в производство. Государственный оптический институт был представлен на мартовской сессии в качестве образца, которому должны были следовать другие физические институты. Но этот институт вскоре стал работать исключительно в области прикладной физики, а Рождественский и другие ведущие физики института были со своей исследовательской тематикой переведены в другие учреждения. Поэтому он не мог служить полезной моделью для институтов, занимающихся общими проблемами физики{74}. Иоффе с его лозунгом о том, что физика представляет собой основу техники будущего, не понимал, что внедрить новшество может быть чрезвычайно трудно, что это не является автоматическим следствием научного открытия.

Г.М. Кржижановский, вице-президент Академии и старый большевик, ответственный за планы электрификации страны, и Н.П. Горбунов, постоянный секретарь Академии, направили Вячеславу Молотову, возглавлявшему правительство, рапорт о ходе сессии Академии. Рапорт содержал развернутую критику Иоффе, который, как они писали, пытался избежать серьезного обсуждения работы его института и не воспринимал критических замечаний. Руководимый им институт очень мало сделал для промышленности, указывали Кржижановский и Горбунов. Они подробно описали научные и организационные ошибки, за которые на сессии критиковали Иоффе, и представили это в такой форме, которая позволяла обвинить его в саботаже{75}.