В 1930 г. Яков Френкель писал своей жене из Нью-Йорка, что «физики образуют узкую касту, члены которой хорошо известны друг другу во всех частях земного шара, но подчас совершенно неизвестны даже своим ближайшим соотечественникам»{101}.[18] Однако в середине 30-х годов общение с зарубежными учеными стало более затрудненным. После 1933 г. и вплоть до 1956 г. Иоффе был лишен возможности ездить за границу. В 1936 г. он с сожалением говорил о том, что ограничения на заграничные командировки тормозят интеллектуальное развитие молодых физиков, но эти его жалобы не имели никакого эффекта. Прекращение поездок самого Иоффе с очевидностью расценивалось как наказание за то, что Георгий Гамов в 1933 г. стал невозвращенцем. Гамов был одним из ведущих молодых физиков-теоретиков и в 1933 г. вместе с Иоффе принял участие в Сольвеевском конгрессе, состоявшемся в Бельгии. Он решил остаться за границей вместе со своей женой{102}.
Капица тоже испытал на себе последствия изменений, произошедших в политике. Он работал в Кембридже, стал членом Трини-тиколледжа (в 1925 г.), членом Королевского общества и членом-корреспондентом Российской Академии наук (в 1929 г.). Летом 1931 г. Николай Бухарин, который потерпел поражение от Сталина в борьбе за лидерство в партии и был в то время главой научно-исследовательского сектора Высшего совета народного хозяйства (ВСНХ), посетил Кембридж. Резерфорд познакомил его с работами Кавендишской лаборатории. Капица пригласил его к себе домой на обед. В разговоре, состоявшемся после обеда, Бухарин попросил Капицу вернуться в Советский Союз и пообещал, что ему будут в этом случае обеспечены самые благоприятные условия для работы. Капица уклонился от прямого ответа и остался в Кембридже{103}.[19]
Осенью 1934 г., когда Капица в очередной раз приехал в Советский Союз, Советское правительство воспрепятствовало его возвращению в Кембридж. Он был чрезвычайно подавлен этим. В течение двух лет Капица был лишен возможности вести научную работу, так как занимался организацией нового института — Института физических проблем в Москве. Оборудование его лаборатории в Кембридже было к тому времени выкуплено Советским правительством. Он возобновил работу в области физики низких температур и магнитных явлений, которой занимался в Кембридже{104}.
В письмах, которые Капица в то время писал своей жене в Кембридж (он вторично женился в 1927 г.) и советским руководителям, он обрисовал неблагополучную картину состояния научного сообщества Москвы. Он был ожесточен, чувствуя, как его бывшие друзья и коллеги, включая Иоффе, избегали его, полагая, что с ним опасно иметь дело. Капица был обескуражен контрастом между Москвой и Кембриджем. В Москве нет настоящего научного сообщества, писал он, и у московских физиков нет места, где они могли бы собираться для обсуждения своих работ. В этом одна из причин того, почему советские физики стремились получить признание за границей в большей степени, чем дома. «…Если в политическом и хозяйственном отношении мы самое сильное государство, — писал он, — то в отношении прогресса науки и техники мы полная колония Запада»{105}. Наука в Советском Союзе недооценивалась, и руководство страны не относилось к ученым с должным уважением{106}.
Сокращение контактов с иностранными учеными в середине 30-х годов было следствием ухудшения внутриполитического положения в стране. После убийства Сергея Кирова, первого секретаря Ленинградской партийной организации, 1 декабря 1934 г. начались массовые репрессии, кульминация которых приходится на 1937–1938 гг., годы беспощадных чисток, когда было арестовано от семи до восьми миллионов людей{107}. Западные физики, приезжавшие в эти годы в Советский Союз, не могли не видеть террора, воцарившегося в советском обществе, и страха, охватившего их советских коллег{108}. Дэвид Шенберг, физик из Кембриджа, который в 1937–1938 гг. работал в новом институте Капицы, писал позднее, что чистка была «подобна чуме, и вы никогда не могли знать, кого схватят следующим»{109}. Множество ученых были в эти годы настигнуты адской машиной Народного комиссариата внутренних дел (НКВД). Особенно тяжело пострадал от этого Украинский физико-технический институт (об этом будет рассказано в следующей главе). По некоторым оценкам, в 1937–1938 гг. в Ленинграде было арестовано более ста физиков{110}. Какова бы ни была точная цифра, очевидно, что чистка очень сильно ударила по физическому сообществу.
Несколько ведущих сотрудников института Иоффе были арестованы. В их числе оказались П.И. Лукирский, заведующий отделом электроники и рентгеновских лучей, В.К. Фредерике, заведующий лабораторией жидких кристаллов, М.П. Бронштейн, блестящий молодой теоретик. Лукирский был освобожден из заключения в 1942 г., но Бронштейна расстреляли в 1938 г., а Фредерике умер в лагере{111}. Никто в те ужасные годы не мог чувствовать себя в безопасности, но чистка «работала» по законам случайности, и Иоффе с Френкелем не попали в ее жернова.
В первые послереволюционные годы между большевиками и учеными такого ранга, который имел Иоффе, было заключено молчаливое соглашение: если ученые вкладывают свои знания в дело построения социалистического общества, большевики будут помогать им в реализации их планов постижения и преобразования природы. Эти отношения никогда не были простыми и с течением времени все более усложнялись. При ретроспективном взгляде 20-е годы представляются, несмотря на большие трудности, золотым веком. Семенов писал о них как о «чудесном» и «поистине романтическом периоде». Другие ученые так же оценивали институт Иоффе тех лет, — особенно это относится к молодым физикам, работавшим в расширявшемся институте{112}.
19
Бухарин принимал участие в работе 2-го Международного конгресса по истории науки, состоявшегося в Лондоне. Кольман пишет, что эту миссию поручил Бухарину Сталин. Кольман был членом советской делегации и сопровождал Бухарина в его поездке в Кембридж. Иоффе также был членом делегации этого конгресса. Доклады, которые представила советская делегация, оказали большое влияние на группу английских ученых, придерживавшихся левых взглядов (среди них были Джои Бернал и Джозеф Нидхем), и, в частности, на их мнения о той роли, которую играет наука в жизни общества. Таким образом, Бухарин и его коллеги оставили след в интеллектуальной истории Англии. См. также: