VI
В своей статье, написанной в ноябре 1942 г., но опубликованной лишь много лет спустя, В.И. Вернадский выразил свою веру в то, что война послужит началом новой эры: «В буре и в грозе родится ноосфера. Подготовлявшееся в течение тысячелетий новое состояние жизни на нашей планете, о котором мечтали утописты, станет реальностью, когда войны — т. е. организованные убийства, когда голод и недоедание смогут сравнительно быстро исчезнуть с нашей планеты»{533}.
Все возрастающий оптимизм Вернадского был связан с «ростом научной свободной мысли и народным трудом». Он призывал к созданию ассоциации советских научных работников — ученых, медиков и инженеров, которая будет влиять на советскую политику; он ратовал за более тесное сотрудничество с учеными других стран, особенно Англии и Соединенных Штатов{534}.
В письме президенту Академии наук в марте 1943 г. Вернадский писал: «Мне кажется, что нам нужно войти в более тесный контакт с американскими учеными… Я считаю, что в настоящее время американская научная организация и научная мысль стоят на первом плане. Мы должны обратиться за помощью к американцам, чтобы восстановить разрушенное гитлеровскими вандалами»{535}. Он надеялся поехать в Соединенные Штаты в конце войны и навестить сына и дочь. Его жена умерла в феврале 1943 г., и теперь у него не осталось близких родственников в Советском Союзе. Однако его просьба об этой поездке была отклонена на основании того, что в военное время это было бы опасно делать, а 6 января 1945 г. — ровно за семь месяцев до бомбардировки Хиросимы — в возрасте 81 года Вернадский умер в Москве от кровоизлияния в мозг{536}.
Обладая широкими интеллектуальными и политическими интересами, будучи мужественным и непреклонным в отстаивании истины и справедливости, Вернадский был подлинным образцом русского интеллигента. В очерке об Игоре Тамме Евгений Фейнберг пишет: «Отсюда выходили и поэты, и революционеры до мозга костей, и практические инженеры, убежденные, что самое существенное — это строить, созидать, делать полезное для народа дело. Но было во всем этом разнообразии нечто основное, самое важное и добротное — среднеобеспеченная трудовая интеллигенция с твердыми устоями духовного мира»{537}.
Андрей Сахаров цитирует этот отрывок в своих воспоминаниях и пишет о себе как о счастливчике, родившемся в семье, где культивировались эти же нравственные ценности{538}. Вернадский тоже был носителем этой традиции. Он продемонстрировал огромное мужество в отстаивании интеллектуальной свободы и справедливости. Он проявил также настойчивость в стремлении принести пользу, — это видно из его интереса к проблеме атомной энергии. И он не забывал о той огромной ответственности, которую накладывает на человечество обладание ею.
Капица тоже хотел восстановить контакты с иностранными учеными. В октябре 1943 г. он написал Нильсу Бору, который только что ускользнул из оккупированной нацистской Германией Дании в Англию, приглашая его в Советский Союз. «Я хочу, чтобы Вы знали, что Вам будут рады в Советском Союзе, где будет сделано все, чтобы дать убежище Вам и Вашей семье, где сейчас мы имеем все необходимые условия для научной работы», — писал он. «Даже слабой надежде на то, что Вы, возможно, приедете жить с нами, — добавил он, — аплодируют от всего сердца наши физики Иоффе, Мандельштам, Ландау, Вавилов, Тамм, Семенов и многие другие»{539}. Капица получил разрешение отправить это письмо и приглашение. В обращении к Молотову Капица указывал, что Бор очень хорошо относится к Советскому Союзу и посещал его трижды.[155] «Я думаю, что было бы очень хорошо и правильно, — писал он, — если бы мы ему и его семье предложили гостеприимство на время войны у нас в Союзе»{540}. Нет причин предполагать, что Капица или Молотов намеревались предложить Бору участвовать в атомном проекте. Как хорошо понимал Капица, присутствие Бора принесло бы советской физике большую пользу и заложило бы основу для международных связей после войны.
Капица доказывал, что ученые сыграют заметную роль в укреплении мира во всем мире. В речи на третьем антифашистском митинге советских ученых в июне 1944 г. он сказал, что теперь, когда виден конец войны, «наша задача, задача ученых, не должна ограничиваться познанием природы во имя ее покорения на благо и помощь людям в мирном строительстве. Мне думается, что ученые должны принять участие в создании более прочного и разумного мира»{541}. Советские ученые, говорил Капица, разделяют надежды своих иностранных коллег на «культурную эволюцию человеческого общества», но у них есть опыт построения нового общества и свидетельство о «согласовании с жизнью учения об обществе, начатого Марксом и продолженного Лениным и Сталиным»{542}. Если ученые смогут сыграть столь же значительную роль в общественной жизни, как и в работе на оборону, они могли бы «помочь передовым общественным и государственным деятелям, сообразуясь с особенностями, своих стран, повести их по более здоровому пути»{543}.
В конце войны советское руководство поддерживало надежды советских ученых на тесные контакты с их коллегами за границей[156]. В июне 1945 г. Академия наук собралась на специальную сессию для празднования своего 220-летия. В работе сессии приняли участие более ста ученых из-за рубежа. По очевидным причинам никто из ведущих ученых-ядерщиков не приехал, исключение составили Фредерик и Ирен Жолио-Кюри, хотя в список приглашенных были включены Оппенгеймер, Чедвик, Пайерлс, Кокрофт и другие{544}. На приеме в Кремле в присутствии Сталина Молотов произнес короткую речь, обещая «самые благоприятные условия» для развития науки и техники и «тесные связи советской науки с мировой наукой»{545}.
156
Совет Народных Комиссаров 21 января 1945 г. принял постановление о праздновании 220-летней годовщины Академии наук (РЦХИДНИ, ф. 17, д. 125, ед. хр. 359. С. 5).