Кимо Рентола сравнивал наследие сталинского террора в КПФ с инцестом. Это была грязная тайна внутри семейного круга, о которой знали, но о которой нельзя было говорить.
Коммунизм часто сравнивают с религией, и это сравнение во многом справедливо. Для великого дела можно пожертвовать всем, не теряя веры и не спрашивая о численности жертв.
И тем ужаснее был момент осознания того, что все на самом деле было совсем другим, чем казалось. Героизм оборачивался преступлением, величие трагикомедией, а идейность легковерием.
Как уже говорилось, Сталин высоко ценил веру. В «штабе» партии не было места «маловерам». Подобные моменты искушения, сомнения, как известно, были присущи всем верующим, святым и даже самому Христу. Правомочность коммунизма в конечном итоге носила потусторонний характер: коммунистического общества еще нет, но в будущем оно будет построено, и именно благодаря этому все жертвы оправданны, и ни одна из них не будет слишком велика.
Согласно этой логике, тайстовская молодежь пренебрегала жертвами сталинизма и даже не очень интересовалась ими, ведь они относились к прошлому, а сейчас локомотив социализма был на пути к будущему.
Несмотря на величие цели, и самых верных сталинистов иногда посещали сомнения.
Тойво Антикайнен, вернувшись после Зимней войны в СССР, удивлялся тому, что там происходило: офицеры щеголяли в форме, в Стране Советов появились классовые различия. Однако самым странным было то, что ряды его друзей поредели. Получивший международную известность во время судебного процесса «северный Димитров» пытался понять, в чем дело, но вскоре погиб в авиакатастрофе.
Даже Маури Рюомя, который, вероятно, лучше других известных финнов отвечал сталинистским критериям, в 1941 г. написал письмо, в котором отрекся от политики Москвы. Однако очень скоро он вернулся в ряды верных сталинистов.
Инкери Лехтинен, которая в годы террора потеряла отца и двух мужей и, как принято было, вынуждена была отречься от них, хотела выйти из партии, когда из Москвы пришло известие об осуждении ошибок Сталина. Ее считали благочестивой, как монахиню, и напрасно было предполагать, чтобы она цинично осудила своих близких. Миллионы людей в СССР были вынужены отрекаться от своих близких, и трудно сказать, с каким настроением это делалось. Иногда мотивы, очевидно, были такими же, как у военнопленных: в силу необходимости можно было сказать что-то, чтобы сохранить жизнь.
В целом в кругах КПФ очень не хотели говорить о сталинских чистках. Нетрудно догадаться, что во многих случаях это было обусловлено тем, что они сами сложили оружие перед партией и осудили товарищей либо перед их ликвидацией, либо после.
Как отметил Кимо Рентола, вопрос о терроре в КПФ принял гигантские размеры. Жертв было не несколько дюжин, а тысячи, и среди них все имели знакомых или родственников.
В 1960-х гг. в руководстве КПФ власть ушла из рук сталинистов, но после этого они организовали партию в партии в духе подлинного ленинизма. Неудивительно, что они постоянно пользовались поддержкой Москвы. Ведь сталинистское крыло построило свое существование на верности, интересы Москвы, то есть «магическая» генеральная линия, были для него тем же самым, что и свои, а также интересы всего прогрессивного человечества. Этим людям не надо было предавать страну, они верили, что, служа Москве, они наилучшим образом служат ей. Такая великая вера в гармонию национальных интересов разных стран позднее проявилась разве что среди сторонников ЕС.
Сталинисты состарились в 1960-х гг., и в «Helsingin Sanomat» была опубликована карикатура на революционеров в «инвалидных колясках», которые могли попасть на баррикады, если бы их туда подняли. Но в конце 1960-х — начале 1970-х гг. в партию пришло много молодежи, которая нашла духовное пристанище именно в сталинистском крыле партии, которое до сих пор не согласилось отчитаться о сталинизме.
Брежневский СССР в значительной степени основывался на сталинистской идеологии, которую он облекал в одежды ленинизма. Слово «сталинизм» не было в употреблении, и официально говорилось, что такого «изма» и быть не могло, существовал лишь научный социализм и его реальное воплощение. Это был один из способов сказать, что в ленинизме речь шла именно о сталинизме.