В Финляндии интеллигенция вначале была довольно наивной или, если сказать прямо, — вульгарной. Рауно Сетяля в 1970 г. опубликовал произведение «Исповедь неосталиниста». Сам он хорошо знал дело, и его произведение превозносилось в соседней стране без упоминания названия, которое считалось ошибочным.
Брежневизм, как было сказано, был настоящим постсталинизмом, который отличался от своего прообраза прежде всего масштабом применения открытого насилия. Это можно объяснить структурным насилием, которое делало невозможным настоящую гражданскую активность. В атомизированном обществе у личности не было никаких возможностей против тоталитарного государства.
Реальный социализм, конечно, в определенный период пользовался у народа довольно значительной популярностью. Так, казалось, обстояло дело в начале 1960-х гг. Популярность, вероятно, могла основываться на описанном Александром Зиновьевым факте, что социалистическая система тогда предлагала легкую и надежную жизнь почти всем. Роскоши не было, но нормально существовать можно было, почти ничего для этого не делая. По мнению Зиновьева, для простого человека это было почти райским существованием, которое давало возможность реализовывать самого себя, не утруждая никаких своих способностей. Некоторые представители интеллигенции начали критиковать систему в середине 1960-х гг., выступая тогда еще за «подлинный социализм» и против искажений «реального» социализма. Имеющиеся материалы показывают, что вера широких слоев народа в будущее реального социализма серьезно пошатнулась лишь в середине 1970-х гг. из-за продовольственного кризиса.
Брежневское общество было однообразно серым. В нем вряд ли можно было найти что-нибудь красочное, кроме пышных военных парадов, если можно считать их таковыми. Печать была заполнена восторженными эпитетами и превосходными степенями, которые функционеры использовали со всей изобретательностью для самовосхваления, но будни были однообразными и унылыми, как их ни восхваляли.
В начале 1970-х гг. в Финляндии случилось почти невероятное: студенты стали лавинообразно поддерживать постсталинистский брежневизм. Они нашли в нем источник света и воодушевления и в эйфории бросились вместе с коммунистами безоглядно поддерживать линию Москвы и в качестве лозунга взяли слова Куусинена начала 1920-х гг. Тогда он сказал, что «безоговорочная поддержкам СССР является критерием каждого настоящего коммуниста».
Возведение некритичности на пьедестал не могло не напоминать девиза, написанного на ремне эсэсовцев Unsere Ehre heisst Treue («Вера — наша честь»).
Что могло стать причиной такой некритичной лавинообразной популярности, которая вскоре перевернула как сознание студенческих кругов, так и всю культурную жизнь Финляндии? Может быть, в реальном социализме наступил значительный прогресс? Может, были предложены новые общественные инновации или произошли удивительные экономические чудеса? Может, социалистический лагерь показал свое превосходство в устройстве межгосударственных отношений?
Ничего подобного не произошло. Произошло, скорее, обратное. Выдвинутая в 1961 г. программа строительства коммунизма потерпела явное фиаско, и о том, чтобы обогнать Америку в чем-либо, кроме производства вооружения и некоторых видов сырья, а также в некоторых отраслях тяжелой промышленности, не говорилось больше ничего. «Социалистический лагерь» был расколот: на советско-китайской границе стреляли и боялись полномасштаных военных действий. Чехословакия оставалась в социалистическом лагере лишь с помощью танков. Интеллигенция в СССР вообще относилась к социализму, в том числе советскому, критически. В начале 1970-х гг. невозможно было представить советского человека, которого бы уважали в интеллигентских кругах и который бы одновременно был фанатичным приверженцем генеральной линии партии и готов был подписаться подо всем, что исходило со Старой площади. Ирония состоит в том, что в Финляндии в середине 1970-х гг. таких людей были тысячи, и в культурных кругах легко было прослыть умным человеком, цитируя речи Брежнева или передовицы «Правды», которые, благодаря газете «Tiedonantaja», можно было читать на финском языке. Для этого не требовалось даже изучать русский язык.
В так называемом «тайстовстве» бросается в глаза неожиданный рост популярности брежневской идеологии и необычная некритичность ее сторонников. Теперь «тайстовство» сравнивают с АКСовством, и, конечно, определенное родство трудно отрицать. Однако «тайстовство» при всей своей некритичности еще более неразумно, чем его предшественник, и, кроме того, явно настроено на служение чужой власти и подчинение ей. Такого нельзя было сказать про АКС, хотя у финских ультраправых в целом были симпатии в отношении как Германии, так и Италии, и центральная криминальная полиция следила за ними.