Коротко подстриженный, чисто одетый тайстовский идеальный тип прекрасно понимал советский милитаризм и прогрессивную внешнюю и внутреннюю политику СССР, поддерживал его идеалы и классическую культуру, понимал политику цензуры и ограничения свободы слова, но ужасался подобным же вещам, которые были связаны с прошлым своей страны. Причина этого была понятна: «формально» они казались одинаковыми, но «по сути» были противоположными.
Тайстовская молодежь уничтожала зло из своей среды, проецируя ее на всю абстрактную «буржуазию», в какой бы стране и когда бы оно ни проявлялось. Сама же она во многих случаях опасно напоминала буржуазию и осознавала это. От ее грехов легко было избавиться, отождествившись с рабочим классом, конкретно — с его сознательным передовым отрядом. Этот фокус удался Ленину и мог быть легко повторен.
Классовая политика была хороша своей простотой. Нужно было быть лишь достаточно классовым, что означало то, что надо было действовать по возможности решительно по отношению к идеологическому противнику.
Нет такого большого зла, которое не стало бы донором, служа классу: жадность, мстительность, зависть, ненависть, жестокость, почему бы и не распутство, лень и трусость? Сами по себе эти качества не служили великому делу больше других, но что в этом мире не было «само по себе» совершенно ничем? Все было относительным и должно было быть соотнесено с Классом и его всемирно-историческим маршем, который в Финляндии происходил под руководством покойного Куусинена.
Так называемый квазирелигиозный характер тайстовства был ясен каждому, кто имел возможность лицезреть его. Уместно спросить: разве это не было ответом на те проблемы, решать которые общество и школа предлагали на основе финской религии, возникшей на основе катехизиса Лютера?
Примирение с Россией (под которой подразумевался Советский Союз) во внутренней политике означало интеграцию коммунистов с обществом.
Это произошло в соответствии с дарендорфскими общественными теориями88, в которых Кекконен хорошо разбирался. Теперь, когда коммунисты ассимилировались в обществе, когда они несли ответственность вплоть до правительства, их уже нельзя было использовать для олицетвотрения зла. Они больше не были «рюсся», а русских уже нельзя было дъяволи-зировать, а буржуазия, выступая в качестве партнера, больше не могла олицетворять для коммунистов то абсолютное зло, уничтожение которого означало бы конец всего зла в мире.
Это был тот путь спокойного мелкобуржуазного развития, который все время представляла таннеровская социал-демократия. Марта
Салмела-Ярвинен89 не зря назвала свою вышедшую в 1960-х гг. книгу своих воспоминаний «Мы все не безгрешны». Для того времени это было довольно смело и хлестко.
Ристо Алапуро отметил, что как в 1930-х, так и в 1970-х гг. общественное развитие и студенческое движение шли в противоположных направлениях.
В 1920-х гг. студенческая молодежь стремилась к (или во всяком случае, проповедовала стремление) к интеграции рабочего класса с обществом. Когда же в 1930-х гг. это осуществилось, то та же самая студенческая молодежь выступила против.
В 1960-х гг. студенты поддержали интеграцию коммунистов в общество, но когда их большая часть стала интегрироваться в общество, то тайстовцы яростно выступили против этого.
Студенческая молодежь была заинтересована не в том, чтобы сделать общество лучше, а в том, чтобы сделать его совершенным. Мнимое «лучшее» всегда является врагом реального хорошего.
По подобной схеме развивался молодежный радикализм на Западе, но Финляндия шла своим путем. Как отметил Ристо Алапуро, во Франции и в Италии, как и в Финляндии, была сильная коммунистическая партия. В этих странах была своя студенческая революция. В Финляндии коммунисты и студенты нашли друг друга, а во Франции нет. Разница, как считает Алапуро, заключается в том, что в Финляндии 1960-е гг. были для многих анализом травмы 1918 г. Мы можем согласиться с этим и добавить, что упомянутая травма и своеобразное отношение Финляндии к России влияли на историю Финляндии с начала независимости и придавали ей свои специфические черты.
Однако далеко не все были готовы объявить о своей неполноценности и довольствоваться такой ролью. Для сталинизма, а вслед за ним и для тайстовства признания Марты Салмела-Ярвинен в том, что все «не без греха», было как красная тряпка, как пощечина самым святым истинам марксизма-ленинизма.
88
Ссылка на теорию немецко-английского социолога Ральфа Дарендорфа об урегулировании общественных противоречий.